Неизвестен Автор - От Советского Информбюро - 1941-1945 (Сборник) Страница 20

Москва теперь превратилась в военный лагерь. Она может защищаться, как крепость. Она получила высокое право рисковать собой. Я видел защитников Москвы. Они хорошо дерутся. Земля становится вязкой, когда позади тебя Москва, нельзя отступить хотя бы на шаг. Враг торопится. Он шлет новые дивизии. Он говорит каждый день: "Завтра Москва будет немецкой". Но Москва хочет быть русской.

Что ищет Гитлер, врезаясь в тайники нашей страны? Может быть, он надеется на капитуляцию? У нас есть злые старики, у нас нет петенов, и воры у нас есть, но нет у нас лавалей. Россия, прошедшая по дорогам, вдвойне страшнее России оседлой. Горе нашего народа обратится на врага.

Я ничего не хочу приукрашивать. Русский никогда не отличался методичностью немцев. Но вот в эти грозные часы люди, порой бесшабашные, порой рыхлые, сжимаются, твердеют. Наши железнодорожники показали себя героями: под бомбами они вывозили из городов заводы и склады.

За Волгой, на Урале уже работают эвакуированные цехи. Ночью устанавливают машины. Рабочие зачастую спят в морозных теплушках и, отогревшись у костра, начинают работу. В авиашколах учатся юноши, но через несколько месяцев они заменят погибших героев. В глубоком тылу формируется новая мощная армия. Народ понял, что эта война - надолго, что впереди годы испытаний. Народ помрачнел, но не поддался. Он готов к кочевью, к пещерной жизни, к самым страшным лишениям. Война сейчас меняет свою природу, она становится длинной, как жизнь, она становится эпопеей народа. Теперь все поняли, что дело идет о судьбе России - быть России или не быть. "Долго будем воевать!" - говорят красноармейцы, уходя на запад. И в этих горьких словах - большое мужество, надежда.

Нельзя оккупировать Россию, этого не было и не будет. Россия всегда засасывала врагов. Русский обычно беззлобен, гостеприимен. Но он умеет быть злым. Он умеет мстить, и в месть он вносит смекалку, даже хозяйственность. Мы знаем, что немцев теперь убивают под Москвой, но немцы, знают, что их убивают и за Киевом. Слов нет, Гудериан умеет маневрировать, но и ему не усмирить крестьян от Новгорода до Таганрога. Германская армия продвигается вперед, но позади она оставляет десятки, сотни фронтов.

Россия - особая страна. Трудно ее понять на Вильгельмштрассе. Россия может от всего отказаться. Люди у нас привыкли к суровой жизни. Может быть, за границей стройка Магнитки и выглядела, как картинка, на самом деле она была тяжелой войной. Неудачи нас не обескураживают. Издавна русские учились на неудачах. Издавна русские закалялись в бедствиях. Вероятно, мы сможем исправить наши недостатки. Но и со всеми нашими недостатками мы выстоим, отобьемся. Тому порукой история России. Тому порукой и защита Москвы.

Может быть, врагу удастся еще глубже врезаться в нашу страну. Мы готовы и к этому. Мы не сдадимся. Мы перестали жить по минутной стрелке, от утренней сводки до вечерней, мы перевели дыхание на другой счет. Мы смело глядим вперед: там горе и там победа. Мы выстоим - это шум русских лесов, это вой русских метелей, это голос русской земли.

28 октября 1941 года

Константин Финн

Рокоссовский

Немцы предприняли на Москву молниеносное наступление. Они хотели взять Москву сразу, не дать времени для ее обороны. Под Москвой они наткнулись на невиданное сопротивление советских войск. По немецким расчетам, армия генерал-лейтенанта Рокоссовского должна была погибнуть, так как была окружена. Рокоссовский, нанеся немцам громадный урон, вывел свою армию из окружения и встал между немцами и Москвой. Немцы не могут пройти к Москве. Они не могут сдвинуть с места армию Рокоссовского, не могут перешагнуть через нее. Рокоссовский встал между ними и Москвой. За его плечами Москва роет окопы, подтягивает резервы, укрепляет свою оборону.

Воинские части под командованием Рокоссовского дерутся с врагом бесстрашно. Они не могут драться иначе: бесстрашен их генерал. Он сам личным своим поведением там, где это требуется, показывает примеры храбрости и отваги.

На одном из участков фронта немцы вели ураганный огонь, артиллерийский и минометный. Наши бойцы и командиры на этом участке не могли подняться и идти в атаку. Они буквально были прижаты к земле. Смерть давила на них. И именно с этого участка нужно было атаковать врага. Тогда сюда прибыл генерал Рокоссовский. Он подполз к передней линии, огляделся, подумал с минуту и решил. Он не закричал вдохновляющих слов, он не пытался объяснить необходимость атаки. Нет. Он просто встал во весь рост и закурил папиросу. Вокруг него был ад. Рвались снаряды, свистели осколки мин. Трава и кустарники вокруг него колыхались, как от ветра. Все металось вокруг него. А Рокоссовский стоял спокойно, курил, не обращал ни на что внимания, точно он был не на поле боя, не под ураганным огнем, а у себя в комнате. Он пренебрегал опасностью. Он делал вид, что ее не замечает. Он курил и, казалось, главным образом был занят тем, не потухла ли папироса, вкусом табака.

Я не знаю, что переживало в этот момент его сердце. Я знаю: он вел в этот момент своих людей в бой. И люди смотрели на своего командира и вставали. Тут. уже не было более храбрых или менее храбрых. Встали все. И все пошли в атаку, и все добыли победу. Славу этой победы по праву надо было разделить поровну.

Я не знаю, что в тот момент переживало его сердце, думал ли он тогда о жене, о тех, кого любил, о жизни, о солнце, которое ласкает жизнь. При последующем разговоре с Рокоссовским мне очень хотелось спросить его об этом, но я не решился это сделать. Это было бы бестактно. Об этом не спрашивают храброго воина, если он не рассказывает сам.

Я беседовал с ним два часа. Это было в лесу, в том лесу, где расположился штаб его соединения. Лил дождь, осенний, вечный, и палатка, в которой мы сидели, протекала. Парусина ее набухла от тяжелого обильного дождя, провисла. В палатке был дождь. Палатка деформировала тот крупный и точный осенний дождь, что лил на нее сверху, в маленький беспорядочный неравномерный дождичек, и капли падали на рукав генеральского мундира Рокоссовского. Он не обращал на них внимания, время от времени отряхивал их, как стряхивают пепел папироски.

Он думал. Это отличительное свойство его. Видно, как он думает. Буквально видно глазами. Он очень целеустремлен. Если бы в это время не дождевые капельки падали на его рукав, а нечто более солидное, он, наверное, тоже не обратил бы никакого внимания.

Если он, Рокоссовский, говорит - он думает. Он ответственен за каждое произнесенное слово. Пусть болтают другие, если им это нравится. Он так не может и не хочет.

Он высокий и стройный человек. Ему лет под пятьдесят, но на вид ему не больше сорока. Он очень красив, той благородной мужской красотой, которая располагает к себе и к которой неизвестно, собственно, почему относишься с уважением, точно она достоинство, заработанное в жизни. Мундир на нем сидит прекрасно. На груди его много боевых орденов. Он очень похож на генерала, так похож, что, кажется, если бы не было в мире этого высокого воинского звания, его следовало бы придумать для Рокоссовского. Его нельзя себе представить человеком невоенной профессии. Я попытался это мысленно сделать. Я переодел его в штатский костюм, я наделял его профессией врача, инженера, химика. Ничего не вышло из этого. Эти профессии не сливались с ним.