Семен Синельников - Киров Страница 20

— Мы идем тесной кучкой по обрывистому и трудному пути, крепко взявшись за руки. Мы окружены со всех сторон врагами, и нам приходится почти всегда идти под их огнем. Мы соединились, по свободно принятому решению, именно для того, чтобы бороться с врагами и не оступаться в соседнее болото, обитатели которого с самого начала порицали нас за то, что мы выделились в особую группу и выбрали путь борьбы, а не путь примирения…

Не только то, о чем Владимир Ильич писал в споре с экономизмом, очерчивалось перед Сергеем в революционной действительности, но и родственное экономизму новое примиренчество, новое болото, меньшевистское. Еще в Казани он увлекся социал-демократическими идеями. Теперь Сергей уточнял, отчеканивал свои взгляды и устремления, постигая суть возникших на II съезде партии и усилившихся затем разногласий между ленинским большинством ее и меньшинством.

Сергею уже стало ясно, за кем следовать, чего от себя требовать. Он сделал выбор — быть большевиком-ленинцем, никогда не поддаваться примиренчеству в битвах против капитализма, против самодержавия, в схватках с внутрипартийными раскольниками.

В кружке не могли не заметить, что за молчаливостью Кострикова, никак не вяжущейся с его общительностью, скрывается не только стеснительность новичка, но и вдумчивость, внутренняя напряженность. Когда что-нибудь взволнует его, он, бывало, вступал в беседу, обнаруживая и начитанность, и убежденность, и складность речи, и необычный ум, на лету схватывающий малопонятное и мгновенно возвращающий его собеседникам доходчиво, образно. Само собой вышло, что Крамольников сделал Сергея своим помощником в кружке.

При комитете партии создали ответственное пропагандистское звено — подкомитет. Ввели в него преимущественно кружковцев Крамольникова, и каждый имел определенные обязанности. Сергею, хотя он в подкомитете, как и в кружке, был моложе всех, доверили наиболее важное: гектограф и мимеограф. Сергей сообща с несколькими юными помощниками наладил печатание и распространение листовок.

Круг его обязанностей ширился, он стал вести рабочие кружки, созывать собрания; иногда выступал на них.

Его хорошо узнали в подполье. Он был проверен, надежен, его щепетильная старательность вызывала добрую зависть товарищей. И вот, наконец, сбылась мечта Сергея — его приняли в члены партии.

Произошло это в конце 1904 года, когда приближалась первая русская революция.

Она пришла, первая русская революция, вслед за Кровавым воскресеньем.

Проникнув в Томск, весть о Кровавом воскресенье, 9 января 1905 года, тайно поползла, потом открыто заспешила от дома к дому, ускоряя бег, обрастая подробностями. Как ни противоречивы были толки о том, что в Петербурге расстреляли мирное рабочее шествие, не пощадив ни детей, ни женщин, ни стариков, боль и горе томичей, их сочувствие жертвам простодушной доверчивости и возмущение царем-убийцей слились, требуя разрядки.

Томский комитет партии решил отозваться сходкой. Чтобы обезопасить ее от кровавого произвола, подобного петербургскому, комитетчики придумали обходной защитный маневр.

12 января, татьянин день, день основания Московского университета, был издавна студенческим праздником. На этот раз праздник совпал со стопятидесятилетием университета, и во вместительном клубе, так называемом Железнодорожном собрании, томские либералы устраивали пышный банкет.

Банкеты с водянистой политической окраской тогда всюду вошли в моду. Правительство нисколько не препятствовало им: провозглашая тосты, поднимая бокалы и стопки за свободу, застольные краснобаи кротко выклянчивали для буржуазии чуть побольше власти, чем дал ей царизм, а попутным упоминанием о тяготах трудового люда лишь заигрывали с ним и усыпляли свою совесть.

Среди томских либералов попадались добросердечные и в частной жизни безупречные интеллигенты, но по общественным повадкам и намерениям они были под стать остальным пустозвонам. Полиция не сомневалась, что устроители банкета в Железнодорожном собрании пуще огня боятся всего недозволенного и не посадят за стол ни одного настоящего революционера.

Подпольщики решили захватить банкет и превратить его в революционную сходку. Захват поручили подкомитету — его руководителя Крамольникова, только что переведенного нелегально в Красноярск, заменял Сергей Костриков. За день-два подкомитет проделал немыслимое — втайне подготовил к участию в сходке несколько сот рабочих и студентов. Всех научили, как себя вести при неожиданностях. Всем вручили пригласительные билеты на банкет, отпечатанные подпольщиками в той же типографии и с того же набора, что и подлинные, разосланные устроителями банкета. Ни полиция, ни либералы ничего не пронюхали.

В татьянин день, вечером, в точно обусловленные минуты, участники сходки малоприметными стайками стекались на Никитинскую улицу, к Железнодорожному собранию. Но у распорядителей банкета была в запасе неразгаданная подкомитетом хитрость. Они на каждом своем билете вывели от руки «9 ча». То, что недоставало букв и что слово нелепо обрывалось, было не опиской, а паролем, подтверждавшим подлинность приглашения. И когда рабочие и студенты прерывистой цепочкой потянулись к входу, вышла неприятная заминка. А они прибывали и прибывали, толпясь в вестибюле, на лестнице. Распорядители банкета потребовали, чтобы непрошеные гости удалились. Но, ничего не добившись, заперли дверь в зал.

Медлить было нельзя, и Сергей подал знак товарищам. Несколько рабочих кинулись вниз по лестнице, чтобы проникнуть в здание со двора. Однако это было излишне — по тому же знаку Сергея с десяток дюжих молодцов подступили к двери, угрожая выломать ее. Распорядители обмякли, сдались.

Толпа хлынула в зал, где белели длинные столы, накрытые на пятьсот персон. Людей набилось столько, что те, кому удалось взобраться на подоконники, сч'итали себя счастливчиками. Все еще уверенные в себе, либералы предложили в председатели своего человека, Григория Николаевича Потанина. Сходчики сразу согласились. Семидесятилетний Потанин, хотя и далек был от социал-демократии, пользовался большим уважением как выдающийся путешественник, исследователь Сибири, Китая, Монголии.

Понадеявшись на маститого председателя, либералы прогадали. Вниманием и волей зала безраздельно завладели комитетчики-ленинцы во главе с Николаем Большим — Николаем Николаевичем Баранским, известным впоследствии географом, членом-корреспондентом Академии наук СССР. Зал слушал только большевиков. Пытались выступать и либералы, но их не слушали. Это отметили в доносах даже шпики, на всякий случай подосланные полицией в Железнодорожное собрание.