Василий Осокин - В. Васнецов Страница 20

Посещал он по-прежнему только Павла Петровича Чистякова. В мастерской его он себя чувствовал как дома. Это было трудное для Чистякова время: академическое начальство всячески третировало его — за новаторство, за любовь молодежи к этому «всеобщему учителю». Искреннее, деликатное внимание Васнецова глубоко трогало Чистякова. Между тем и у Виктора осложнялись дела в академии: за годичный пропуск занятий его лишили стипендии; нужно было просить об оставлении на второй год. Он решил посоветоваться с Чистяковым.

— Все, что вы могли получить в академии, вы уже получили, — ответил учитель. — Вывод делайте сами.

Когда так говорит адъюнкт-профессор, да притом еще сам Чистяков — значит, следует прислушаться. Бросить академию рекомендовал и Крамской. Васнецов решил выйти из академии. Ему выдали свидетельство, в котором значилось, что с 1868 года он состоял учеником академии, показывал весьма хорошие успехи в живописи, за что награжден двумя Малыми и одной Большой серебряными медалями.

Как ни хотелось Васнецову отказаться от «деревяшек», которые отвлекали его от живописи, но сделать этого он не мог.

Аполлинарий не поступил в академию и готовился ко второму классу реального училища. Он много и удачно рисовал карандашом и тушью — все больше пейзажи. Видя его успехи, Виктор не мог сказать брату, что ему трудно стало содержать его. Из Аполлинария должен выйти хороший художник.

В свободное от «деревяшек» время Виктор занимался с Аполлинарием по чистяковской «методе». Учителем он был строгим. Аполлинарию приходилось иногда трудновато, но кисти и карандаш он оставлял только после того, как урок был прочно усвоен.

Летом 1873 года один из наиболее близких товарищей по академии, художник Василий Максимович Максимов, пригласил Васнецова с братом побывать на его родине — в живописной местности на реке Волхов.

Из деревушки Чернавино, где жил Максимов, друзья перебирались на лодке на тот берег. Тут, на окраинах города Старая Ладога, были поросшие мхом руины средневековой крепости. Васнецовы карабкались по ее полуразрушенным стенам, делали зарисовки в альбомы, а Максимов, сидя в лодке, в свою очередь, зарисовывал их самих. Неторопливая беседа под мерный плеск воды шла о темневших невдалеке курганах, о русской старине, о легендарном Рюрике, похороненном, по преданию, в одном из этих курганов.

Аполлинарий увлекся в Чернавине «раскопками» — собирал окаменелости, выступавшие из пластов земли на откосах Волхова и в каменоломне. В нем все сильней пробуждался интерес к науке.

Максимов, крестьянский сын, живший и после академии в своем селе, в это время работал над картиной «Приход колдуна на крестьянскую свадьбу». В самый разгар деревенской свадьбы является старик в огромных запорошенных снегом лаптях.

Приход колдуна, по старым поверьям, считался дурным предзнаменованием, и невеста на минуту испугалась. Но испуг вскоре проходит, сменяясь любопытством: ведь от колдуна можно откупиться — и вот, подносят ему хлеб-соль. Васнецовы знали не хуже Максимова этот обычай, но удивлялись тому, с какой силой показал художник свою любовь к простому, бесхитростному люду, его поверьям, как сумел он заставить и зрителей полюбить крестьян за бескорыстие, гостеприимство, доверчивость.

Виктор Михайлович, осторожный в оценках, предсказал картине большую будущность — и, как всегда, не ошибся.

В Петербурге Васнецов узнал о смерти Федора Васильева от чахотки. Он был потрясен. Несмотря на то, что от Репина и особенно Крамского, который вел деятельную переписку с Васильевым, он знал о болезни Васильева, такого исхода никак не ожидал. Ведь он даже собирался съездить навестить больного.

Васильев был моложе его и умер, едва достигнув двадцати трех лет. Незадолго перед смертью он выслал из Ялты свои новые картины. Они ошеломили Репина, Крамского, Васнецова.

Хотя Васильев формально и не был передвижником (1-я выставка передвижников открылась, когда он уже тяжело болел), он шел с ними рука об руку: его пейзажи воспринимались всеми не только как новое слово в пейзажной живописи, но и как передовое демократическое искусство.

Картина «Оттепель» с ее свинцово-серым небом, распутицей и унылой фигурой крестьянина, медленно бредущего по дороге, впервые так лирически-трогательно рассказывала про обездоленность русской деревни. Крамской подметил в этой картине своего рода «музыкальность», свойственную всей живописи Васильева. Эту немного грустную «музыкальность» Васнецов ощущал всем сердцем. Теперь, после картины Саврасова «Грачи прилетели», это небольшое полотно Васильева, как и другие его вещи — «Мокрый луг», «В крымских горах», — ярко показывали, что и русская пейзажная живопись включилась в мир передовых демократических идей.

Цель передвижников — поведать зрителю всю правду, как бы горька она ни была, показать народу его подлинное лицо, его жизнь и заставить его призадуматься над своей судьбой, над своим прошлым, настоящим и будущим, выбрать правильную дорогу — стала близка Васнецову. Было очевидно, что передвижники с каждой своей выставкой несли по городам родины очистительный свет правды и добра.

Удивительно яркой вспышкой в художественной жизни Петербурга семидесятых годов явилась картина Репина «Бурлаки». Когда, наконец, она была закончена и выставлена, то произвела огромное впечатление не только и не столько отличным мастерством, сколько необычайно глубоко выраженным сочувствием к изнывающему от мучительного, тяжкого труда люду. Так смело, откровенно, ярко никто еще не писал.

Любопытная деталь: впервые широкая публика познакомилась с «Бурлаками» по гравюре Васнецова, воспроизведенной в журнале «Пчела».

Менее значительным, конечно, но все же заметным явлением художественной жизни Петербурга того времени стала «Книжная лавочка» — картина, выполненная Васнецовым вслед за рисунком на этот же сюжет. Это своеобразная интерпретация некрасовской темы, с такой глубочайшей искренностью звучащей в «Кому на Руси жить хорошо»:

Эх! эх! Придет ли времечко,Когда (приди, желанное!..)

…

Когда мужик не БлюхераИ не милорда глупого —Белинского и ГоголяС базара понесет?

Было бы, однако, неверным сводить значение картины к иллюстрации некрасовского текста. Она перерастает в обобщение большой силы.

Вот перед нами один из ярмарочных, на скорую руку сколоченных ларьков. Круглый год они наглухо закрыты и лишь в день приходского праздника ненадолго служат помещением нехитрому, но зато пестрому и яркому ярмарочному товару.