Патрик де Фюнес - Луи де Фюнес: Не говорите обо мне слишком много, дети мои! Страница 20

Наш сосед сверху имел скверную привычку будить маму в шесть часов утра, принимая ванну. Ей было хорошо слышно, как течет вода по трубам. Потом родителей начал беспокоить, как им казалось, запах эфира. Отец обследовал балкон и окна, где обнаружил на диком плюще, увивавшем дом, какие-то желтые потеки. И убедил себя, что эти люди подпольно изготовляют наркотик. Я не мог этому поверить: соседям было за восемьдесят!

Однажды утром меня разбудили вопли. Отец, который всячески старался не бросаться в глаза, подчас удивлял нас своими выходками. На глазах посетителей парка, в одной пижаме, он жестами и криками старался привлечь внимание к окнам над нами. Обычно не терпевший грубого слова, он позволил себе отпустить на этот раз несколько довольно крепких выражений. И пока его жертва дрожала за занавесками, все остальные соседи наслаждались спектаклем. Я чуть не умер от смеха, когда он закончил свои инвективы громогласным: «Какая мерзкая личность!»

8. Всегда удивлять зрителя

Первые профессиональные шаги на актерском поприще доставляли мне столько удовольствия, что я решил провести очередные каникулы при свете софитов. В 1966 году меня пригласили сыграть поставщика в «Большом ресторане». Фильм снимался Жаком Бенаром в естественных декорациях ресторана «Ледуайен». Вагончики, разместившиеся на газонах Елисейских Полей, были артистическими уборными. Ресторан окружали студийные грузовики, а кормились мы в фургоне — все очень ценили эту актерскую столовку. Как и Габен, Делон и Бельмондо, отец требовал, чтобы в контракте был предусмотрен такой фургон. Хотя сценарий страдал многими недостатками, продюсер добился подписи Луи де Фюнеса, рассчитывая, что выдумки отца смогут его улучшить. Его опыт выступлений в ночных барах во время оккупации имел некоторое отношение к этой незатейливой истории, над которой Луи теперь работал каждый день. Он вспоминал сложные отношения между хозяевами и служащими ресторана, их изворотливость, дурное обращение друг с другом, доносы, низость… Короче, все то, что клиентам неизвестно, вернее, о чем они предпочитают не знать. Каждое утро он просыпался с новыми идеями.

— Я придумал, что один из официантов будет бесконечно повторять: «Боже мой!!!» Мне нравятся обиженные люди, они очень смешные! Перепелки подгорели: Боже мой! Как жарко: Боже мой! Вы уволены: Боже мой!

Нравы большого ресторана очень похожи на театральный спектакль. Наверное, именно это пробуждало в нем творческое воображение, как уже было во времена «Оскара» на подмостках.

— Ресторанная жизнь — непочатый край ситуаций. В них участвуют на низшей ступени официанты — мелкая сошка, шеф-повар, метрдотель и патрон — хозяева жизни, ну и, конечно, клиенты! Есть еще пианист, которого никто не слушает, об этом я мог бы многое рассказать!

Такое замкнутое общество очень интересовало его. Давление тут оказывается без помех и свидетелей. Тем, кто сопротивляется, грозит увольнение, у патрона в руках вся власть, старшие мучают подчиненных, которые думают лишь о том, чтобы донести на других подчиненных, а те, в свою очередь, ждут своего часа, чтобы отомстить им, и т. д. Такие своеобразные кулисы его манили.

В «Большом ресторане» у меня очень мало сцен. Главная длится две минуты. Но чтобы снять ее, я не спал четыре ночи подряд! Остальные сцены — скорее массовочные, но я присутствовал на всех съемках, чтобы поучиться профессии.

— Побольше наблюдай, так ты всему научишься, — советовал мне Луи. — Интересуйся техникой, светом и звуком, это тебе поможет в дальнейшем. Понимаешь, если бы я не обращал внимания на свет, то никогда бы зритель не увидел мои глаза или они были бы блекло- голубые. Операторам наплевать на твои глаза!

Приступаю к моей самой длинной сцене. Она происходит на кухне рядом с шеф-поваром, которого играет Рауль Дельфос. Он защищает меня от Септима — Луи. Внушительная фигура повара мешает ему продолжать свои наскоки. После двух-трех репетиций у Луи возникает новая идея. Надо прибавить рост Раулю, поставив его на табуретку и сделав еще более импозантным.

— Тем самым меня еще более напугает его угроза влепить затрещину! Рядом с ним я буду выглядеть маленькой козявкой!

Образ представляется ему более важным, чем текст: не случайно он всегда мечтал сняться в немом фильме. Когда мы жили в Клермоне, отец показывал нам комедии с участием Лоурела и Харди или Чаплина. Он купил все их фильмы на узкой пленке и любил демонстрировать по вечерам после ужина в специально оборудованной для этого бильярдной. Установка аппаратуры, в частности бобин на проекторе, не всегда проходила гладко… В течение получаса мы слышали лишь его ворчание:

— Окаянный проектор! Все время рвет пленку. Какой-то негодяй продал мне его. Ну вот, опять обрыв!

Ни в коем случае нельзя было приходить ему на помощь.

— Ну конечно, ты же во всем разбираешься, ты ведь знаток по части проекторов! Ну-ка, загляни внутрь! Нет, я справлюсь сам, так будет лучше!

Иногда мы уже теряли надежду увидеть фильм. Тем не менее, нанеся несколько ударов кулаком по корпусу и покрутив отверткой, он добивался того, что на экране наконец появлялись исцарапанные титры картины… Он настолько хорошо знал эти шедевры, что нам было трудно следить за интригой, ибо он заранее сообщал очередной потрясающий гэг.

Его анализ комической игры Лоурела и Харди был чрезвычайно полезен для меня, начинающего актера.

— Они большие молодцы! Видел? С ними постоянно происходят невероятные катастрофы, которые не вызывали бы смеха, если бы были плохо сыграны. Понимаешь, парень, которому выливают на голову ведро воды, никого бы не рассмешил, если бы актеры не сыграли неотразимо эту сцену. Трагическое событие они проживают с большим достоинством. Незначительным событиям, которые предшествуют драме, добавляют необычную окраску и тем самым подготавливают к тому, что случится самое худшее. Падая, человек может сильно ушибиться. Основа эпизода, стало быть, носит драматический характер. Уморительно видеть, как при этом сразу куда-то пропадает человеческое достоинство. Когда ты идешь, то, по крайней мере, отдаешь отчет в своих действиях. И вдруг — трахтарарах! Достоинство пропало, оно полностью позабыто. Но если это случится с ребенком или стариком, никто не засмеется! Чтобы падение вызвало смех, надо сначала увидеть, как некоторое время человек идет с сознанием своей значительности. Если закольцевать пленку с этой сценой и крутить ее несколько раз, она будет выглядеть еще смешнее, ибо зритель успеет обратить внимание на то, что предшествует падению. Лоурел заставляет нас догадываться о неизбежности катастрофы, ибо ведет себя весьма самодовольно. Он спокоен, уверен в себе, искренен. А Харди барабанит по столу в ожидании неизбежного. Чем трагичнее ситуация, тем большей сдержанности требует игра, дабы избежать малейшей вульгарности. Я говорю не о языке, а о необходимости сохранять дистанцию. В повседневной реальности всегда есть что-то гадкое.