Юрий Бычков - Коненков Страница 20

Договариваясь с Робекки о заказе на отливку, Сергей Тимофеевич отправился на Мясницкую. Во время разговора с бронзолитейщиком в мастерскую вошел Толстой. Лев Николаевич почти ежедневно приезжал верхом на Мясницкую позировать. Толстой, как он выражался, «сидел у Трубецкого». Толстой сидел на лошади, обернувшись вправо, как бы вглядываясь в человека, идущего к нему с правой стороны.

В мастерской находились какие-то незнакомые Коненкову люди. Они разговаривали с хозяином то на французском, то на английском языке. Коненков по-итальянски спросил у Трубецкого, может ли бы остаться, чтобы тоже лепить Толстого.

— О да, пожалуйста, оставайтесь, Все, что понадобится, — к вашим услугам.

— Грацио, — кивает головой Коненков.

— Скажите, — обращается к Коненкову сидящий на лошади Толстой, — где вы учились итальянскому?

— Я недавно вернулся из Италии, где около года изучал искусство.

Сеанс продолжался, Трубецкой работал над начатой две недели назад композицией «Л. Н. Толстой верхом на лошади». Коненков спешно, поскольку на второй сеанс рассчитывать не приходилось, лепил небольшого размера бюст писателя. Черты лица Льва Николаевича навсегда запечатлелись в его профессиональной памяти. До этого он видел Толстого дважды. В год поступления в Училище живописи, ваяния и зодчества случайно натолкнулся взглядом на неторопливо идущего по Волхонке автора «Войны и мира». На юношу оторопь нашла, и он, не сознавая, что делает, шел и шел за Толстым, пока не одумался: «А что, если Лев Николаевич обернется и увидит, что за ним следует по пятам ротозей?» Запомнилось, как шел Толстой, энергично раздвигая плечом пространство; как резко сдвинулись к переносью густые брови, когда он вдруг что-то вспомнил: как посмотрел на купола храма Христа Спасателя. И вторая встреча, у входа в народный театр «Скоморох», куда Толстой приходил на репетицию «Власти тьмы». Лев Николаевич был в меховой шапке, дубленом полушубке, валенках. Он напомнил Коненкову знакомого деревенского печника. Толстой сосредоточенно, колюче смотрел из-под густых бровей. Тут не до умиления или восхищения. Рядом с ним ухо держи востро.

Около часа работали сосредоточенно. Только изредка Толстой с Трубецким по-французски обменивались короткими репликами. Но вот в студии появились Касаткин, Константин Коровин, Пастернак. Сделали перерыв. Толстой спросил:

— Читал ли кто из вас мою статью «Что такое искусство?»

Отозвался Константин Алексеевич Коровин. Дескать, читал и решительно не согласен с пафосом статьи. Толстой спокойно выслушал Коровина и стал говорить об искусстве, разъясняя причину категоричности своего взгляда. Коненкову запомнилась резкая оценка, которую дал Лев Николаевич картине Сурикова «Переход Суворова через Альпы».

— В ней нет правды жизни. Недаром картину царь купил.

И с ним никто не спорил.

Коненков жадно вглядывался в одухотворенное мыслью русское лицо великого писателя.

…В залах Училища живописи, ваяния и зодчества на Мясницкой толчея, несмолкающий гул голосов. На вернисаж XXVII Передвижной выставки собрался весь цвет русской культуры. И в первую очередь художники: и москвичи, и приехавшие по такому случаю в первопрестольную петербуржцы.

— Простите, господа, — Василий Иванович Суриков решительно покидает окружавших его почитателей и направляется к мягко светящейся новой бронзой статуе. «Камнебоец». С. Коненков. Училище живописи, ваяния и зодчества», — склонившись, читает Суриков приклеенную к низкой подставке этикетку. Он выпрямляется, обходит кругом скульптуру. Вглядывается в насупленное, охваченное тихим, но жарким огнем раздумий лицо крепкого, мускулистого мужика. Думает. Еще раз, отойдя на пять шагов, смотрит на бронзового Ивана Куприна и заключает про себя: «Пожалуй, этот посильнее моих стрельцов. Нет, не сильнее — мудрее, что ли…» Он разыскивает в толпе Сергея Коненкова, которого видел раньше в семье издателя Кончаловского.

— Поздравляю, сердечно поздравляю! — Сжал и не выпускает руки Коненкова из своей большой, крепкой ладони Василий Иванович, а сам всматривается в худое, резко очерченное лицо молодого человека, в его глаза, которые прожигают, когда в них вспыхивает мысль, гнев, озарение. Великому Сурикову так нравится работа начинающего скульптора, что он предлагает: — Лепите мой портрет — буду позировать сколько потребуется. — Еще раз пожал руку и пошел, считая, что дело сделано.

А молодой скульптор, секунду помедлив, догнал Сурикова и на одном дыхании выпалил:

— Нет, Василий Иванович, не могу. Не смею.

Суриков прозрел в «Камнебойце» дар Коненкова-портретиста. Действительно, Иван Куприн был вылеплен для этой композиции во всей характерности и с поразительным вниманием к передаче портретных черт модели. Однако для молодого скульптора, несомненно с увлечением работавшего над «Камнебойцем», но работавшего так, как учили лепить Иванов и Волнухин, в манере повествовательной, по принципу «как в жизни», убеждение, что нашел себя, еще не пришло. Как бы высоко ни была оценена дипломная композиция, сам-то автор знал, чувствовал, что натура в ней самодовлеет. Куприн продиктовал содержание и форму «Камнебойца». А где же он сам? Наступил кризисный момент. Пробуждавшаяся коненковская фантазия требовала выхода. И он, выставив на конкурс «Камнебойца», единым духом, по памяти вырубает в мраморном блоке Ивана Куприна. Ваятель высвобождает из каменного плена только лицо, маску. Работа названа «Мыслитель». Одна, поглотившая все существо человека, горестная мысль держит его в своем плену.

Скульптор монументализирует образ — укрупняет, обобщает черты лица. Нарочитая необработанность блока рождает ощущение преодолеваемых мыслителем трудностей. Контраст полированного мрамора лица и остальной, шпунтованной, взломанной стальным рубящим инструментом каменной массы несет идею мужественной красоты. В изваянном, то есть высеченном из камня лике русского мужика соединились горестная мысль о народной судьбе и возвышающий это лицо философский покой как итог осознания недюжинной крестьянской силы. В работе над «Мыслителем» сказались уроки, полученные в Италии (Коненков не столько молился гению Микеланджело, сколько учился у него смелости ваяния), и собственное предчувствие захватывающих воображение возможностей искусства.

Одержимость» неистовость, молнии высоких озарений в черных как угли глазах Коненкова не ускользнули от острого по-художнически приметливого взгляда Сурикова. Характер резкий, крутой, державный заявлял о себе во всеуслышание. Он — художник милостью божией. И «Камнебоец», и «Мыслитель» говорили о наступившей зрелости, могуществе таланта.