А. Диесперов - Блаженный Иероним и его век Страница 20

Мы уже говорили, как прихотливо в то время перекрещивались традиции, вышедшие из самых отдаленных областей земли и выношенные столь различным складом исторического бытия. Язычество и христианство встречались и соприкасались повсеместно самым будничным и самым высоким, что в них было. Пустынник Павел, бежавший от гонений, находит пещеру и поселяется в ней: это христианство. И сейчас же рядом язычество: "Египетские письмена сообщают, что в этой пещере помещалась мастерская фальшивой монеты в то время, когда Антоний сожительствовал с Клеопатрой".

Посетивши все достопримечательности Палестины, путники отправились в Египет, где привлекали их знаменитые обители нитрийских отшельников, Иеро-нима же, кроме того, возможность видеть и слышать в Александрии Дидима. Последний был одним из крупнейших экзегетических авторитетов того времени и в своем роде чудо, так как (приведем слова Иеронима из "Книги о знаменитых мужах"), "лишившийся в раннем детстве зрения и вследствие этого не знавший самых букв, показал собою столь необыкновенное явление, что в совершенстве изучил даже диалектику и геометрию, которая наиболее требует от изучающего зрения". О лекциях, которые у него слушал  Иероним,  мы  говорили  выше.

Монахи Нитрийской пустыни встретили насколько умели торжественно знатную римскую гостью и знаменитого писателя и богослова. И настолько велик был подвижнический энтузиазм Павлы, что она со своей свитой молодых девушек (из Рима она уехала с несколькими десятками юных римлянок, желавших посвятить себя иноческой жизни) приняла было решение самой поселиться среди анахоретов Нитрии. "Удивительный пыл и твердость, едва вероятная в женщине! Забывши пол и слабость телесную, она желала обитать со своими девушками среди стольких тысяч монахов. И может быть, при общем согласии, выполнила бы свое намерение, если бы еще большее тяготение к святым местам не  отвратило  ее  от этого".

Вернувшись из Египта в Палестину, они, как на постоянном месте жительства, остановили свой выбор на Вифлееме. Иерусалим, со всеми своими святынями, не мог привлекать к себе этих людей, искавших душевного покоя и даже чисто внешней тишины после Рима: город Давида жил той же кипучей жизнью больших центров, как и остальные столицы десятков других государств, слившихся теперь в единое  тело  Римской Империи.

"Если бы места Распятия и Воскресения не находились в многолюднейшем городе, где есть и курия, и казармы, и публичные женщины, и комедианты, и шуты и все вообще, что обыкновенно бывает в других городах, или если бы этот город только и посещался, что толпами монахов, то всем монахам, разумеется, оставалось бы только желать для себя подобного обиталища. В данное же время было бы в высшей степени неразумно отрекаться от мира, оставлять отечество, бежать городов, признавать себя монахом, а с тем вместе жить в еще большем многолюдстве, чем жил бы на родине. Сюда стекается народ со всего света. Город полон людьми всякого рода, и происходит такое стеснение обоих полов, что здесь принужден бываешь выносить то, чего в другом месте избегал хотя бы отчасти".

Кругом же Иерусалима, как странный контраст с его многолюдством,

Богом сожжена,  Безглагольна,  недвижима

лежала отверженная страна,  которая уже в то время постепенно превращалась в пустыню.

"Едва малые следы руин различаем на месте сильных некогда городов. Силом, где была скиния и ковчег завета, едва являет основание алтаря; Гива — родина Саула — разрушена до основания; Рама и Бефорон и другие славные города, построенные Соломоном, стали  теперь  малыми  деревушками".

Даже самый Иерусалим во времена Иеронима был уже не тем городом, с которым иудеи связывали свое героическое прошлое. История последних веков этого места, священного и проклятого в одно и то же время, была ужасна. Разоренный еще Титом, окончательно разрушенный и потерявший имя свое при Адриане (он был переименован в Элию Капито-лину после вторичного иудейского восстания), Иерусалим должен был выносить еще новые проявления негодования и пренебрежения со стороны цезарей, ревнителей язычества, — и это уже не как центр иудейского культа, а как средоточие религиозных памятников христианства. "От времени Адриана и до Константина, в течение почти ста восьмидесяти лет, на месте Воскресения совершалось поклонение идолу Юпитера, а на скале, где некогда был распят Христос, стояла мраморная статуя Венеры: гонители думали, что уничтожат в нас веру в крест и воскресение, если идолами осквернять святые места. Даже наш Вифлеем, царственнейшее место на земле, где — как псалмопевец поет — "Истина над землею взошла", — этот Вифлеем осеняла роща Фамуза, т. е. Адониса, и в пещере, где некогда плакал малютка Христос, оплакивался любовник Венеры". Константин восстановил для христиан в прежней чистоте их святыни, но евреи и во времена Иеронима были так же отторгнуты от своего Сиона, как сотни лет назад. "Но даже до сего дня вероломным виноградарям, после убийства слуг и, наконец, сына Божия, запрещено вступать в Иерусалим, кроме как только для сокрушения. И они покупают за деньги, чтобы им позволено было оплакивать гибель царства своего, так что те, кто некогда покупали кровь Христа, теперь должны покупать свои слезы: самое рыдание не безвозмездно для них. Посмотри в годовщину взятия и разрушения римлянами Иерусалима, как сходится этот скорбный народ, стекаются отжившие век женщины и старики в лохмотьях, подавленные тяжестью лет, телами и обличьем своим свидетельствующие о гневе Божьем. Собирается толпа несчастных, и в то время, когда горит на церкви Воскресения Христова орудие его казни и с горы Олив (Елеонской) сияет знамя креста, на развалинах храма своего терзает  грудь  свою  жалкое  племя,  — жалкое,  но  не вызывающее сожаления. Слезы текут по щекам, худы и бледны руки, спутаны волосы, а воин требует платы, чтобы не мешать им плакать долее. И кто же усомнился бы, видя это, "в дни скорби и тесноты, в дни опустошения и разорения, в дни тьмы и мрака, в дни трубы и крика" (Соф 1, 15-16). Потому что есть у них и трубы во времена плача, и — согласно пророку — голос торжества превратился в стон печали. Взывают над пеплом святилища своего, над разрушенным жертвенником, над когда-то крепкими городами, над высокими зубцами храма, с которых некогда свергли они Иакова, брата Господня". Библейская способность создавать массовые сцены потрясающего трагизма, как можем видеть, не была потеряна евреями и в христианскую эпоху. По уже указанным причинам избегая Иерусалима, Иероним, Павла и их спутники поселились в Вифлееме. Здесь, казалось, должна была найти свое осуществление та идиллия, которую рисовал себе Иероним перед бегством из Рима. "В этой обители Христовой... все — простота, и кроме пения псалмов, всегда молчание. Куда бы ни обратился ты, — пахарь, налегая на плуг, напевает "аллилуя", жнец в поте лица развлекается псалмами, и виноградарь, кривым ножом подрезая лозы, поет что-нибудь из пророка Давида. Таковы стихи в этой стране, таковы любовные мелодии, как их называют, таков крик пастухов и орудия земледелия". Это лирическое изображение, конечно, не совсем отвечало действительности, скорее служа для автора упражнением в художественном описании, но основной элемент глубокого покоя, господствовавшего в небольшом палестинском местечке, передан несомненно верно.