Элис Токлас - Моя жизнь с Гертрудой Стайн Страница 20

Когда сезон Аргентины закончился, мы решили направиться в Толедо. В Мадриде при упоминании Толедо, нам сказали: «Маленький город, за один день все увидите». Но мы оставили Мадрид и уехали в Толедо, где нашли Греко, замечательный отель и красивые церкви.

Процессия в честь праздника тела Христова в Толедо была в полном разгаре и шествовала под навесом, растянувшимся над узкой улицей. Участники несли большие длинные зажженные свечи, их свет на фоне дневного создавал странную картину. У нас были места на балконе отеля под навесом. Все балконы вдоль пути следования были задрапированы красивыми старинными гобеленами. По улице спешили люди: одни — занять место и наблюдать за процессией, другие — участвовать в ней. Маленькие дети стояли со свечками и пели духовные песни в ожидании, когда им скажут влиться в процессию.

В комнате Гертруды стол стоял неровно, и Гертруда под укороченную ножку подложила монеты, чтобы выровнять (она по утрам писала) и сказала мне: «Забери-ка монеты до завтра». «О, нет, — сказала я, — никто их не тронет. А если и тронут, то вернут опять на место». Вернули.

Из Толедо мы направились в Эскориал, с его мрачным ландшафтом и архитектурой — самой впечатляющей в Испании. Картина «Обращение Святого Маврикия» в галерее — одна из самых замечательных больших полотен Эль Греко, мною виденных. Первое впечатление переполняющей красоты не уменьшилось за прошедшие пятьдесят лет.

Наш путь лежал в Куэнко, который нам рекомендовал Гэрри Фелан Гибб. Мы добрались туда поздно, затемно, и обильно поели обедом из дичи. Гертруда выразила желание держать окна в обеих комнатах закрытыми, боясь внезапных и сильных порывов ветра из лежащей внизу долины. И поскольку она не выносила высоты, я согласилась и спала из-за отсутствия свежего воздуха, урывками. Утром мы выглянули из окон и выяснили, что они выходили на гору, а ветер бушевал на обратной стороне отеля.

Когда горничная принесла подносы с завтраком, я попросила ее принести два кувшина с горячей водой. Она принесла один и я сказала: «Но я просила два». «О, — ответила горничная, — я не знала, что иностранцы используют горячую воду, я думала, только испанцы моются».

Во время прогулок в окрестности к нам подходили очаровательные мирные дети, трогали мое платье и говорили друг другу: это не шелк. Это и был не шелк, а голландский узорный хлопок. Одна девочка спросила, как так выходит, что у меня на шляпе свежие цветы за час до прибытия поезда из Мадрида, на котором их привозят. Я сказала: «Потрогай, они из шелка и бархата, они не живые, а искусственные». Молодые девушки тоже подходили одна за другой потрогать цветы.

На прогулке в небольшой приятной долине к нам присоединились общественные охранники. И здесь нас охранял губернатор провинции.

Из Куэнко путь лежал в Кордову. Собор еще не был восстановлен как ныне. Стояла жара, ночью я не могла спать. Гертруда устроила мне таз с холодной водой и всю ночь я губкой обтирала все тело. Собор в Кордове казался скорее арабским, т. е. более мусульманским, чем христианским.

Из Кордовы мы последовали в Севилью, было очень жарко и я бесконечно глотала лед, Гертруде лед испортил желудок. Мы остановились в отеле, рекомендованном Матиссом — комфортабельном и с отменной едой.

Собор в Севилье представлял собой настоящее хранилище богатств. Высокая чугунная ограда при входе в собор увенчана потускневшими кардинальскими шапками. Высокий алтарь тоже огорожен высокой чугунной решеткой, дверь которой открывалась только для мессы. Звучала прекрасная музыка. Один раз, когда мы стояли у алтаря во время мессы, ведший мессу епископ внезапно спустился по ступенькам и направился к алтарю. Мы с Гертрудой посторонились, дав возможность епископу пройти.

В Севилье имелась одна длинная и узкая улица, где члены различных клубов сидели за столиками, расставленными на тротуаре и на улице. Спустя 40 лет, когда я вновь побывала в Севилье, я смогла найти знакомую книжную лавку на этой улице.

У реки собралась толпа цыган, и пара незнакомок не очень приветствовалась ими.

У Гертруды начался серьезный приступ колита. Я испугалась и спешно отвезла ее в Гибралтар, где она благополучно выздоровела. На небольшом кораблике мы пересекли пролив по направлению к Танжеру, и остановились в отеле, где останавливались Матисс с женой — любопытном и вполне комфортабельном.

В то время в Фез въехать нельзя было из-за происходивших там военных действий. Мы не имели намерения посетить Фез, но хотели побывать в Танжере. Договорились с мусульманином по имени Мухаммед, который провел нас безопасным путем. Мухаммед был усыновлен султаном Танжера, у которого было много приемных детей. У него было европейское образование, он бегло говорил по-французски и немного по-английски. Когда мы собирались уезжать и попрощались с Мухаммедом, он сказал: «В следующем году, когда вы приедете на побережье, будет ходить трамвай и это будет замечательно». Он назвал нам дату, когда султан собирается отречься от престола и сколько денег он получит за это от французского правительства. Дата совпала с днем рождения моего брата, потому я и запомнила… Как-то в газете я с удивлением прочла, что султан отрекся, и за сумму, точно предсказанную Мухаммедом. Впоследствии, когда мы жили в Пальма де Майорка, то рассказали эту историю французскому консулу, месье Маршану, служившему посредником между маршалом Лиоте и арабами. Он простонал: «Если бы вы только рассказали нам тогда! Удивительно, вы знали то, что мы очень хотели знать».

Вернувшись из Танжера, мы направились в Ронду, небольшой город, который я прозвала елизаветинским из-за архитектуры небольших домиков. Во время одной из прогулок Гертруда потащила меня к реке и начала переходить ее, прыгая с камня на камень. Мне она сказала: «Ну, чего ты колеблешься?» «Потому что камни — не ступеньки, они отстоят друг от друга». Тем не менее, я, в конце концов, перешла речку.

Мы оставались в городе несколько дней и поехали в Гранаду. Гертруда там была, а я — нет. Стоял август, полная луна перед равноденствием. Английский консул, видя, как мы без толку болтаемся, брал нас с собой прогуляться по крышам некоторых домов.

Мы без ума влюбились в Гранаду. Там наблюдали цыганок, танцующих, величественно вышагивающих в своих широких юбках, покачиваясь при ходьбе. Там Гертруда приступила к написанию [словесных] портретов цыган.

Наконец, с неохотой мы вернулись во Францию. Но ненадолго, а осенью посетили Мейбл Додж на ее вилле Курония.

Там и тогда Гертруда написала «Портрет Мейбл Додж»[44]. Констанция Флетчер пришла в восторг от портрета и сказала Мейбл: «Вы должны его немедленно напечатать. Я отредактирую, отпечатать много времени не займет». Мейбл предложила переплести небольшие брошюры в современных печатных мастерских, используя для обложек старые флорентийские гравюры. Констанция хотела исправить правописание слов honor и sailor как honour и sailour, на британский манер, хотя родилась и воспитывалась в Америке.