Лев Дугин - Северная столица Страница 20

Свесив со стола ноги, он жизнерадостно им улыбался. Подозревали ли они об утренних часах его упорной работы? Он вел себя так, будто никаких этих утренних часов работы вовсе и нет…

Александр Тургенев на всякий случай погрозил ему пальцем:

– Сверчок должен не только прыгать и проказить… Чтобы в поэзии нам сравниться с Европой, нужно трудиться… А ты, говорят, влюблен в княгиню Авдотью Голицыну и все ночи проводишь в ее салоне? Это правда?

Это была правда!

Николай Тургенев вздохнул с сожалением:

– Имел бы я талант писателя!.. Звание писателя имело бы для меня высочайшую ценность… Неужели ты тратишь время на вздорную княгиню Авдотью Голицыну?

Да, он тратил на нее много времени!..

Он поглядывал на обоих живыми глазами. Он напишет большое, серьезное стихотворение, и ода Вольность принесет громкую и опасную известность. Но творчество – таинство. А таинство требует завесы…

Он укрылся за веселой шуткой. Слышался его звонкий смех.

– Братья Тургеневы, вы – трибуны, вы – пламенные ораторы. Отныне я буду звать вас: братья Мирабо.

XV

Ночи он действительно проводил в салоне княгини Авдотьи Голицыной – знаменитой «Princesse Nocturne»[26].

У нее было лицо молодой девушки. Черные волосы ниспадали к обнаженным, ослепительным плечам, лоб был ясен, а темные глаза смотрели умно и проницательно.

Что за необыкновенная женщина! Ее жилье походило на храм искусства; он был украшен картинами (в большинстве русских художников), изваяниями (скупленными в Италии и Франции), драгоценными изделиями из кости и золота. Ее салон был русский, не похожий ни на какой другой в Петербурге: здесь говорили по-русски, сюда стремились просвещенные соотечественники, а также иностранцы – ученые, дипломаты, путешественники…

Удивительная женщина! Поверив гаданию цыганки и боясь умереть ночью во время сна, она ночи превратила в день…

Вот так: тридцативосьмилетней женщиной, жившей в разъезде с мужем, но упорно не дававшей ему развода, блестящей, образованной и своенравной, увлекся Пушкин со всей пылкостью и нетерпеливостью своих чувств.

Но пламя любви требует пищи. Прошло две недели, и он опомнился. Поклонников у нее было множество, а репутация – незапятнанная. И он написал стихотворение, в котором уже не было мольбы о любви, но лишь восхищение…

Это стихотворение – тщательно, с каллиграфическими завитками переписанное в один из вечеров он привез к ней.

У крыльца двухэтажного ее особняка синеватым пламенем горели плошки. Он спрыгнул с извозчичьих дрожек и огляделся. Луна висела над крышами домов. Пар валил от лошади. Здесь, на Большой Миллионной, вблизи Зимнего дворца, жили князь Гагарин, княгиня Голицына, графиня Орлова-Чесменская, граф Ожаров-ский, граф Литта, и всюду были съезды, и свет лился из окон на колонны, лепнину, решетки балконов… В тишине пустынной улицы слышались шаги ночных патрулей.

Он вбежал по лестнице – мимо выстроенных лакеев в ливреях. Блеск огней, оживленный говор, переливы нарядов встретили его.

В гостиной пылал камин – огромный, с мраморными консолями, с мозаикой и узорчатой решеткой; Голицына, как обычно, сидела в кресле неподалеку от камина. Отблески пламени вспыхивали в шелках, атласах, зеркалах и ложились на ослепительные, мраморные плечи княгини.

Было несколько знакомых. Важные сановники обсуждали последние новости. Старательно прямо сидел иностранец – воротнички душили его, и, не понимая ни слова по-русски, он, приоткрыв рот, то и дело подносил к глазам лорнетку.

Пушкин подошел к Голицыной.

– Княгиня… – начал он, – Евдокия Ивановна… – Сердце его сильно билось.

Но она прервала его:

– Авдотья, Авдотья! – Голос у нее был звучный и мягкий. – Русская я, – пояснила она. – Вот и имя русское: Авдотья… Да ты говори, говори…

И, поддаваясь ее обаянию, он сказал:

– Глядя на вас, как не позавидовать Вольтеру, которого любила маркиза дю Шатле! – Она не могла не понять намека: маркиза дю Шатле, как и Голицына, увлекалась науками, а он, как и Вольтер, был поэтом. – Как благодетельно действует любовь! В замке Сире великий француз создал «Альдиру», «Блудного сына», «Магомета», «Опыты всеобщей истории»… – Это означало, что и он создал бы великие творения, если бы Голицына его полюбила.

Она смотрела на него ясными, живыми глазами, но тонкие ее брови удивленно приподнялись. Она покачала головой. Что он такое несет заумное?

– Ты, малый, что-то врешь… – сказала она с обычным прямодушием. – Заврался ты… – Говоря по-русски, она, как все люди ее круга, повторяла словечки дворни.

А он продолжал: она занимается науками? Говорят, она поднимется на воздушном шаре, чтобы исследовать атмосферу? Какие же истины хочет она постигнуть наукой?

Опять Голицына изогнула брови и покачала головой.

– Преумный ты малый. Заврался ты… Что есть природа? В природе все – жизнь, все – сила, а ничтожества вовсе нет. Вот я и хочу постигнуть силы природы.

Но не кажется ли ей, возразил он, что истина вернее постигается через художественное творение? Сколько научных истин оказались ложными! Сколько мудрецов кануло в Лету! А творения Гомера, Горация, Вергилия – по-прежнему свежи и нетленны…

И вдруг сравнил ее с императрицей Елисаветой, которая не спала ночами, потому что помнила: она сама на престол была возведена ночью…

Голицына рассмеялась – смех у нее был звонкий и радостный – и махнула рукой, отпуская его: ей нужно было заняться другими гостями.

Он переходил от портретов Тончи к полотнам Угрю-мова, от изваяний на тумбах к реликвиям на мозаичном столике – и издали все любовался этой женщиной, с сияющими белизной обнаженными плечами, с ниспадающим на плечи каскадом черных волос.

Между тем к Голицыной подошел президент Российской Академии наук адмирал Александр Семенович Шишков.

Да, сам Шишков, вождь противников «Арзамаса», вождь «Беседы», носивший среди арзамасцев кличку Седой Дед, сегодня здесь был гостем.

Голицына принадлежала к поклонникам «Беседы», к поклонникам Седого Деда.

Это был важный, строгий старик – очень сухой, очень прямой, с поседевшими до желтизны волосами, с морщинистой кожей, обвисающей складками, и с разросшимися мохнатыми бровями над небольшими строгими глазами. Он всегда и всюду появлялся в морской форме.

Пушкин смотрел с любопытством на знаменитого адмирала, героя двенадцатого года, автора прокламаций и манифестов, государственного секретаря, члена Государственного совета, писателя и лингвиста, на литературного своего противника.

– Без французского языка мы дураками, мы невеждами себя почитаем, – говорила Голицына, побуждая адмирала разговориться.