Владимир Корнилов - Демобилизация Страница 20

"И надо было этой курице-Клавке замуж за пьяницу выходить и травиться потом", - в который раз повторит в сердцах директриса.

О своей поповской родне и о развеянной временем несчастной родне погибшего в год великого перелома Алешкиного отца - она почти не вспоминала.

И Курчев не любил тетку. Всегда, сколько себя помнил. Наверно, это пришло по наследству от матери и бабки. Бабка ревновала сына, а мать брата. Да и у матери, верно, не обходилось без зависти. Тетя Оля была образованная, учительница старших, а не младших классов и сумела скрутить своего Василия так, что бывший плотник забыл, как это люди пьют. Не то что мама Клава своего Кузьму-машиниста. Дядя Вася капли в рот не брал и не гулял на стороне, и при всей своей тупости (так в семье считали!) - окончил с грехом пополам инженерное заведение и стал первым среди Сеничкиных образованным гражданином.

Курчев со злобой представил себе тетку, рослую, пятидесятилетнюю, нисколько не молодя-щуюся женщину. Черный костюм с орденской петличкой или черное с меховой накидкой платье по торжествам, и с белым тонким пуховым платком по будням. Четкий римский нос. Сильно поседевшие, слегка завитые волосы. Заслуженная учительница РСФСР, депутат райсовета. Кавалер ордена Трудового Знамени. Без нее дядя Вася сейчас бы уже пошабашил в столярке и лежал бы бухой в проданном серпуховском доме. А с ней?

- А с ней он съел Героя Советского Союза, мирового парня, которого незадолго до войны вся страна выходила встречать на улицу. Вон оно как... вздохнул Борис и прибавил шагу.

18

Хотя дом был для людей особых, лифтерши сейчас на месте не было и свет на нижних маршах не горел.

Дверь открыла Надька, десятиклассница с грудью знатной доярки и плечами боксера-средневика.

- Чао! - сказал Борис.

В матово-приглушенном свете огромной прихожей Надькино лицо казалось чистым.

- Чао - при разлуке говорят.

- Это я авансом. Уйду, ты уже в постельке ба-бай будешь...

Он улыбнулся, потому что вспомнил среднескабрезный анекдот, в котором на вопрос, когда десятиклассница должна быть в постели, отвечалось: "Не позднее десяти, чтобы к двенадцати быть дома".

- Я позже тебя ложусь. Это у вас всё по команде, - скривила безбровое лицо Надька. Прыщей на нем действительно не было. - Чего уставился?

- Ну, и молодчага, - сказал он, хотя вовсе так не считал. Но дело уже было сделано - не вернешь. - Сразу похорошела, - подмигнул заговорщицки. А мать в курсе?..

- Не твое дело.

Но он состроил такую смешную рожу, что Надька не выдержала, прыснула и, подобрев от смеха, взяла у него из рук шинель.

- Отец спит?

Двустворчатые с пупырышками двери гостиной

холодно и темно поблескивали зеленоватым стеклом.

- Ложатся. Дербануть собираешься?

- Забыл! Честное слово, забыл. И гастрономы ведь по дороге были. Понимаешь, навали-лось сегодня такого, - чуть не начал он откровенничать с юной родственницей. - У доцента, что - гости? - вовремя оборвал себя, глядя на прикрытую толстую дверь молодых Сеничкиных. - Марьяшка меня зазывала. Пришел кто?..

- Лешкина новая... Марьянка вся испсиховалась. На минуту оставить одних боится. Будто места другого не найдут. А ты истрепался, Боренька. На офицера не похож. Китель мятый-перемятый и сапоги какие-то дурацкие.

"С нашим братом шьется", - подумал Курчев.

- Ты что завтра делаешь? - спросил, на мгновение введенный в искус ее добротой.

- Как всегда... - засмеялась Надька. - Пригласить хочешь? Не могу. Некогда.

- Да нет... - покачал головой, вспомнив, что Надьке нельзя поручить отнести письмо в Кутафью башню. "Непременно вскроет. Еще матери покажет... Они мне уже один раз не дали остаться гражданским..."

"Значит, так... Вызван на отвлечение", - снова покосился на прикрытую дверь Алешкиной комнаты, и тоскливое чувство обиды, обычно появлявшееся под конец московской побывки, на этот раз пришло к нему сразу.

- Кто такая? - кивнул на дверь.

- Аспирантка. Ничего особенного. Средний из себя кадр, - скривилась Надька, как будто была уже по крайней мере доктором наук. Борис вздрогнул.

"Неужели, - пронеслось в голове. - Вот оно так - соврешь, а выходит взаправду. Накар-кал..." - и, стоя в коридоре, он уже чувствовал какую-то причастность к той невидимой женщи-не, скрытой за толстой белой дверью Алешкиного кабинета.

- Это что? Знаменитая "малявка"? - просунула Надька голову под руку Курчева, загля-дывая в приоткрытый чемодан. Пришлось вместе с синей папкой достать машинку, которую он хотел незаметно спрятать в кладовой, в кожаном чемодане между серым костюмом и ботинками.

- А?! приехал?! - открылась толстая дверь.

- Смотри, какая у него машинка. Почти ничего не весит, - повернулась Надька к невест-ке. - Дашь, Боренька, попечатать?

- Я не слышала звонка, - сказала Марьяна.

- Брось заливать, - обрезала Надька. - всё твои фигли-мигли дурацкие. Не клюнет она на сиротку, - высунула школьница язык и, нахально покачивая сразу и плечами, и бедрами, удалилась в свою комнатенку.

- Дрянь. Не обращай, Борька, внимания. Ты, вероятно, голоден, - не слишком уверенно посмотрела Марьяна на лейтенанта.

- Я бы вымылся лучше.

Он знал, что с кормежкой в этом доме не просто.

"Чёрт, четыре года не слышал слова 'сиротка'! Его, конечно, пустила заслуженная учитель-ница. Сиротка! Производное от сирота. 'На столе лежала тыква, круглая как сирота', - вспомнил он приблудившиеся ничейные стихи. Ничего у них не берешь, а 'сиротка' все равно жив. Жив, как курилка! Так и подохнешь с кличкой. Хлопнуть бы дверью и гуд бай! Но тогда труба аспирантуре."

- Я бы помылся, а то день идиотский, - повторил, разводя в стороны руки - в одной была машинка, в другой папка.

- Зайди, поздоровайся. Эти, наверно, легли, - кивнула на дверь спальни Сеничкиных-старших.

- Пусть Алешка сразу поглядит,-буркнул Борис и ввалился в комнату молодых супругов.

Собственно, это была не комната, а кабинет Василия Митрофановича. Но так как последний дома делами не занимался, то кабинет, как бы оставаясь за министром, был отдан в пользование молодым. Так, пытаясь убить двух зайцев, не убивали ни одного. Кабинет не был кабинетом. За отполированным столом неловко было работать. На книжных, в полстены, тоже полированных, полках стояли не книги, а первые тома подписных изданий, а всё стоящее, не имеющее переп-летов, деть было некуда.

Комната не стала жилой, потому что Марьяна Сеничкина третий год чувствовала себя в ней не хозяйкой, а приезжей родственницей. Даже подкрашивать ресницы приходилось выбегать в ванную. Здесь зеркала не полагалось.

Зато стоял в кабинете отличный раздвижной диван, на котором сейчас сидела аспирантка-разлучница. Она сидела прямо и скромно, словно присела на минуту, как в трамвае, до следую-щей остановки. В неярком рассеянном свете торшера Курчев заметил, что аспирантка молода, худощава и одета не броско.