Владимир Владмели - Приметы и религия в жизни А. С. Пушкина Страница 20

И я судьбу благословил,

Когда мой двор уединенный,

Печальным снегом занесенный,

Твой колокольчик огласил.

Молю святое провиденье,

Да голос мой душе твоей

Дарует то же утешенье,

Да озарит он заточенье

Лучом лицейских, ясных дней.

Отрадно отозвался во мне голос Пушкина. Преисполненный глубокой, живительной благодарности, я не мог обнять его, как он меня обнимал, когда я первый посетил его в изгнании. Увы, я не мог даже пожать руку той женщины, которая спешила утешить меня воспоминанием друга; но она поняла мое чувство без всякого внешнего проявления, нужного, быть может, другим людям и при других обстоятельствах, а Пушкину, верно, тогда не раз икнулось».

Приехав в Читу, Александрина купила дом, надеясь, что будет жить там с мужем, но заключенным запрещалось покидать тюрьму, а с женами они могли встречаться только два раза в неделю, да и то в присутствии дежурного офицера. Около года А.Муравьева оставалась единственной женой декабриста в городе и на нее ложилась огромная работа по уходу за товарищами мужа. Она делала все что могла, даже в ущерб здоровью. В совершенно необычных для себя условиях Александрина не потеряла присутствия духа: она не только научилась шить и готовить, но при необходимости колола дрова, топила печь и ходила за водой. Она была настоящим ангелом-хранителем каторжан. По ее просьбе для Бестужева присылали краски, для доктора Вольфа-лекарства, а для тех, кто хотел пользоваться ее библиотекой – русские и иностранные журналы. «В делах дружбы она не знала невозможного, все ей было легко», – вспоминал Пущин.

Однажды Александрину оскорбил пьяный офицер. Она вскрикнула и на ее крик сбежались все декабристы, в числе которых был и ее брат. Они схватили надсмотрщика. Тот позвал на помощь. Вспыхнул конфликт и заключенные прекрасно понимали, каковы могут быть его последствия. У них еще свежа была в памяти казнь их друга, которого расстреляли за одно только «умышление к бунту», но каждый из них готов был пожертвовать жизнью ради Александрины.

В 1830 году декабристов перевели в Петровский завод, где специально для них по проекту, утвержденному Николаем I, был построен каземат. Он являл собой страшный памятник самодержавию и сам по себе мог служить исчерпывающей характеристикой русского императора. Тюрьму построили на болоте и она оказалась настолько сырой и холодной, что даже в сентябре печь приходилось топить два раза в день. Камеры нельзя было проветривать, поскольку в них не было окон, а искусственное освещение требовалось и днем и ночью. В этих каторжных норах декабристам разрешалось жить семьями, но без детей. Для Александрины это было тяжелым испытанием. «Я целый день бегаю из острога домой и из дома в острог, будучи на седьмом месяце беременности, – писала она отцу, – у меня душа болит за ребенка, который остается один. С другой стороны я страдаю за Никиту и ни за что на свете не соглашусь видеть его только три раза в неделю, хотя бы даже это ухудшило наше положение, что вряд ли возможно.

Если бы нам дали детей в тюрьму, все же не было бы возможности их там поместить: одна маленькая комнатка, сырая и темная и такая холодная, что мы мерзнем в теплых сапогах, в ватных капотах и колпаках».

Между тем из дома приходили новости одна печальнее другой. Через три месяца после отъезда Александрины в Сибирь, у нее умер сын, через два года – мать, еще через три – отец. Девочки, оставшиеся у свекрови, болели. В Петровском заводе умерло два младенца, а третья, Софья, была настолько слаба, что все время держала мать в напряжении. Щедро отдавая весь жар своей души окружающим, Александрина быстро расходовала внутренние силы. В 1832 году она простудилась и стала таять на глазах. Несколько дней она не вставала с постели, а почувствовав приближение смерти, захотела проститься с дочерью. Узнав, что девочка спит, она попросила принести любимую куклу Софьи и поцеловала ее. «Ну вот, теперь я как будто саму Софьюшку поцеловала», – сказала Александрина. Это были ее последние слова.

Умерла она зимой и начальник тюрьмы попросил уголовников за большое вознаграждение выкопать могилу в мерзлом грунте, но они ответили: «Ведь она нам всем помогала, матерью нашей была, разве мы можем брать за ее похороны деньги?»

Смерть Александрины была тяжелым ударом для всей колонии декабристов, но особенно сильно переживал Н.Муравьев. Он совершенно поседел в день похорон жены. «Святая женщина, которая умерла на своем посту», – говорили о ней Волконская и Ивашева, весьма строгие в оценке представительниц своего пола. Вскоре на могиле Александрины была сооружена часовенка. И еще 37 лет, пока в живых оставался последний декабрист, там горел огонь. Хотя Муравьева завещала, чтобы ее похоронили в семейном склепе, ее предсмертное желание выполнено не было. Ее родственник, прославленный генерал Муравьев-Карский, попросил разрешения перевести прах невестки на родину. Шеф жандармов передал эту просьбу царю, на что Николай I ответил: «тебе лучше, чем кому другому известно, сколько у нас сочувствующим бунтовщикам лиц и скрытых либералистов. Они же прах жены государственного преступника сочтут чуть ли не святым. Начнется незаслуженное поклонение. Нет, пусть уж лучше лежит там, где сейчас… Мертвые страшнее живых».

Валериан Голицын

Валериан никак не мог привыкнуть к обстановке, царившей в Пажеском Корпусе. Там было скучно, серо и угрюмо. Но самое неприятное состояло в том, что камер-пажи держали всех остальных воспитанников на побегушках. Мальчик пытался было восстать против глупых традиций, но товарищи вовремя остановили его. Они рассказали, что незадолго до его поступления один из воспитанников отказался выполнить поручение старших учеников. Тогда 18-летние шутники обмотали его голову полотенцем, заколотили свою жертву в бочку и под крики «ура» спустили бочку с лестницы. О проделках пажей говорил весь Петербург. Позднее и сам Валериан участвовал в некоторых из них, ибо за годы учебы гусарский дух пропитал его плоть и кровь, но все же озорство никогда не было целью его жизни. Он интересовался литературой и историей, внимательно следил за политическими событиями, а бывало, в тесной компании обсуждал и крамольные книги. Однажды друзья настолько увлеклись, что сделали знамя, под которым сражался герой только что прочитанной повести. Остальные пажи в шутку назвали их «квилками». Так и родилось их тайное общество. Несмотря на свою малочисленность, оно имело сильное влияние и когда одного из пажей наказали розгами, квилки устроили настоящий бунт. За это руководителя общества исключили из Корпуса и разжаловали в солдаты.

Бунт и его последствия надолго запомнились Валериану, а вскоре уже прапорщиком Преображенского полка, он насмотрелся такой средневековой дикости, что ясно понял: в России многое надо менять. В 1823 году он вступил в Северное Общество. Там он сблизился с наиболее революционной «отраслью» Рылеева и, несмотря на свою уравновешенность до хрипоты спорил с Трубецким. Оба князя, потомки Рюриковичей считали, что царствующую фамилию надо лишить власти, но Валериан настаивал на полном уничтожении Романовых, а Трубецкой категорически возражал.