Уолтер Нил - Жизнь Амброза Бирса (главы из книги) Страница 20

Тем не менее, как я уже сказал, пришло время, когда Бирс из чувства приличия должен был выбирать: отсылать рассказ или отсылать чек. Несмотря на мой совет, он уволился. Почему? Он так и не объяснил. Но я уверен, что он думал, что Хёрст откажет в просьбе об увольнении или проигнорирует её и продолжит еженедельно присылать чек. Поэтому, когда мы встречались (это случалось, по меньшей мере, дважды в день в те дни, когда я приезжал в Вашингтон), он рассказывал мне о тех условиях, при которых согласится вернуться к Хёрсту. Условия были таковы: Хёрст должен был попросить прощения, платить не меньше, чем в сто долларов и публиковать, по меньшей мере, один рассказ в месяц в журнале «Космополитен», причём выбор рассказа полностью зависел от Бирса.

Но, вопреки обычному поведению Хёрста, сейчас этот джентльмен поймал Бирса на слове, молча принял его просьбу об увольнении, и больше между ними не было никаких отношений. В то время, когда Бирс «слышал молчание Хёрста», он пришёл к необоснованному выводу, что во всём виновата миссис Хёрст, которую он считал своим врагом. Он говорил мне, что у него с Хёрстом было всё в порядке, пока его жена не получила в качестве игрушки «Космополитен».

Наверное, нужно добавить, что Бирс говорил мне, оправдываясь, что причина, по которой он не обернул оружие против Хёрста и не «сохранил его в янтаре» вместе с другими «тараканами»[72] – это глубокая любовь Бирса к матери Хёрста. На самом деле, мать не имела к этому самоограничению никакого отношения. Его яд контролировался чувством приличия, которое запрещало ему вонзать ядовитый зуб слишком глубоко в руку, много лет кормившую его. Несмотря на это, он не мог удержаться от искушения задеть Хёрста в собрании сочинений, о чём я не подозревал (я лично не был в этом заинтересован). Я думал, что он согласился со мной, что не надо критиковать этого издателя в собрании сочинений, и я не знал, что он внёс изменения до печати. Что касается меня, некоторые фрагменты «Чернового наброска» нельзя простить, даже принимая во внимание, что его автор много лет умножал число подписчиков для Хёрста. Он был, по меньшей мере, нелогичен, когда проклинал человека, благодаря газетам которого распространялись его сочинения. Он не имел на это права.

Всё-таки я верю, что Хёрст искренне любил Бирса. Он принял бы его обратно с распростёртыми объятиями на его же условиях. Да, Хёрст позвал бы Бирса обратно, если бы не был уверен, что Бирс в самом деле хочет порвать с ним.

Глава VII

Политика и политики

I

В последние пятнадцать-двадцать лет жизни, когда Бирс жил в округе Колумбия, он ни разу не голосовал. Возможно, он вообще никогда не голосовал. Наверное, после создания Республиканской партии он был республиканцем, но в политике был независим. Он бы не был аристократом, если бы принадлежал к какой-нибудь партии, в этом я уверен. Он считал, что политические игры, в которые играют партии, достойны порицания. Не было такого шулерского трюка, который не использовали бы политики. Они шли на любое мошенничество, чтобы выиграть, чтобы возвеличиться. На политических банкетах епископы сидели бок о бок с бандитами.

Бирс верил в аристократическую форму правления – в монархическую, в наследственную. Нельзя придумать ничего лучше. Разумеется, всякое правительство несовершенно, и некоторые монархи, без сомнения, некомпетентны, дурны, порочны. С другой стороны, подавляющее большинство королей были хорошими, мудрыми, справедливыми, благородными правителями. При великом короле – настоящем правителе, а не просто номинальном главе – правительство будет намного ближе к совершенству, чем при любой другой системе.

В конце концов, правительство никогда руководилось аристократией – например, аристократией из Таммани-холл. В американской теории это привело к власти сброда, выбирающего представителей сброда. В Америке не найдётся больше десяти тысяч человек, которые способны управлять государством. Но они отстранены от управления, потому что не могут голосовать за представителей сброда – охлоса. Всеобщее избирательное право – оскорбление для умных людей. Двадцатилетний неграмотный человек, даже идиот может своим голосом влиять на правительство. Поскольку на десятки тысяч молодых людей, обладающих интеллектом тринадцатилетнего ребёнка, приходится только один, достигший какого-то уровня мудрости – в зрелом возрасте, – правительство США управляется детьми. Тринадцатилетними детьми, по большей части порочными созданиями, страдающими от заболеваний, вызванных безнравственной жизнью. (По исследованиям хирургов армии США, более половины из этих людей во время Мировой войны заразились венерическими заболеваниями.) Бирс был не согласен с тем, что правительство США превосходило все современные правительства. Он отказывался верить, что американская система может «создать более совершенный Союз, утвердить правосудие, обеспечить внутреннее спокойствие, организовать совместную оборону, содействовать общему благосостоянию и обеспечить нам и нашему потомству блага свободы»[73]. Он говорил, что при всеобщем избирательном праве, под управлением сброда эти пожелания никогда не будут выполнены.

Чистая демократия невозможна, если численность народа составляет сто миллионов человек. Они не могут собраться в одном молитвенном доме, голосовать по каждому из бесчисленных вопросов, стоящих перед американскими избирателями и избрать большинством те законы, по которым будут жить они сами и меньшинство. Если бы это было возможно, тогда, без сомнения, повторилась бы история с афинской демократией, и ещё один Сократ был бы приговорён к смерти. Тогда снова разыгралась бы сцена в Иерусалиме, когда сброд в рамках чистой демократии приговорил Иисуса к распятию. Представительное правительство не лучше, поскольку оно представляет сброд – или плохо его представляет.

Что касается самоуправления, то его никогда не было и не могло быть. Люди не могут сами управлять собой. Сами слова «правление», «правительство» намекают на использование внешней силы, а сила намекает на наказание. Люди не станут наказывать себя. Дети плачут, когда их шлёпают. Ещё никто сам себя не шлёпал! Но американцы гордятся своим самоуправлением. Его нельзя у нас отнимать, кричат они. Представьте сброд, который сам наложил на себя наказание. Отдельный человек не может контролировать сам себя, тем более не может управлять сам собой, и он возмущается, когда какая-то сила контролирует его. Они лелеют свободу – свободу под самоконтролем, свободу творить, что угодно. Будучи неграмотными, они незнакомы с заповедью «obedientia legibus summa est et unica libertas»[74], которую они не поймут, даже если перевести её на английский язык. Английский они знают не лучше, чем латинский.