Микаэл Налбандян - Карен Арамович Симонян Страница 21

однако помочь ничем нельзя, так как богачи наши радеют о своей суетной славе, а не о просвещении нации. Дети наших армян, что приезжают сюда из Тифлиса, Астрахани, Кизляра и Нахичевана, обязаны… учиться на русском, так как обучение всем предметам в Лазаревском институте ведется на русском языке и русскими учителями, и сколько бы ни изучали армянские дети свой древний письменный язык, это бесполезно: язык, который не является проводником учебы, язык, на котором ребенок не будет ни говорить, ни думать, — не может служить просвещению. Наши достопочтенные армяне все исковеркали и запутали; говори сколько хочешь, пиши — все напрасно, бесполезно…»

Общаясь с московскими армянами, Микаэл заметил, что здесь образовался некий круг интеллигенции, состоявший преимущественно из воспитанников института. Они немного читали на классическом армянском, немного знали армянскую литературу, а в случае крайней необходимости могли кое-как поговорить и с еще большим трудом изложить на бумаге свои мысли. Они любили по каждому поводу бить себя в грудь и распинаться в любви к народу и его культуре, хотя в то же время говорить по-армянски дома считали постыдным для себя. Поэтому любовь, которую они якобы питали к своему народу, его литературе, культуре, языку, была чисто платонической.

Эмин был, несомненно, одним из таких «рыцарей» платонической любви. И Микаэл в его лице должен был увидеть очередной неблагоприятный для армян пример того, как видный ученый, по каким-то причинам оторвавшийся от родных корней, может, как крупнейший армяновед, украшать научный небосвод и в то же самое время мешать делу просвещения нации. А ведь проблемы просвещения, национальной жизни, да и самого существования нации стояли так остро, что, по крайней мере, непростительно было лишь украшать собой небосвод…

Однако первые дни и месяцы московской жизни Микаэла полны были не только одними огорчительными открытиями, которые могли, пожалуй, привести в уныние каждого. Перед ним открылся еще и новый и совершенно незнакомый мир, который даже в тяжелые и мрачные годы царствования Николая Первого все-таки смогла создать передовая русская интеллигенция, охваченная свободолюбивыми идеями…

Еще в Нахичеване-на-Дону Микаэл Налбандян слышал от бывшего студента Лазаревского института о Виссарионе Белинском. И сейчас в Москве он словно по мановению волшебной палочки очутился вдруг в атмосфере, созданной Белинским и его единомышленниками.

Налбандян жадно впитывал все то, что рассеивало его сомнения и недоумение, заставляло серьезно задуматься о продолжении своего образования, так как выяснилось, что приобретенные им в школе Патканяна и самообразованием знания весьма скромны и вряд ли смогут помочь ему найти ответы на мучившие его вопросы.

Высказанные Виссарионом Белинским суждения об общественном и национальном самосознании, о языке и литературе почти целиком были верны и для той действительности, в которой жили армяне.

Общественной и социальной жизни, как считал Налбандян, в Армянском округе не существовало по той простой причине, что не было и самого… общества. И закономерно рождалась мысль, что именно это являлось одной из основных причин того, что сохранялся книжный или классический армянский грабар. «Если нет общества, то нет и общественных интересов, для выражения которых ж необходим понятный всем язык». Сомнения Налбандяна относительно европейских влияний также нашли свое разрешение, поскольку и в русской действительности Существовало преклонение перед внешне европейскими манерами, — «европеизм». Восхищение всем европейским только потому, что оно не было азиатским, было, несомненно, опасной тенденцией. Любить и уважать европейское, стремиться к нему оправдано лишь в том случае, когда это европейское человечно. Следовательно, утверждал Виссарион Белинский, все европейское, чуждое человечности, должно быть отвергнуто так же энергично, как отвергается все бесчеловечное азиатское.

«Обезьянничанием», копированием, подражанием лишь чисто внешнему, то есть лишенному национального, нельзя сохранить свое политическое и государственное существование. И даже больше: «без национальностей человечество было бы мертвым логическим абстрактом, словом без содержания, звуком без значения… Человек силен и обеспечен только в обществе, но чтобы и общество, в свою очередь, было сильно и обеспечено, ему необходима внутренняя непосредственная, органическая связь — национальность».

Для Микаэла Налбандяна эти четкие формулировки явились подтверждением его собственных, но еще смутных впечатлений, мыслей и предположений.

Предпосылка прогресса — национальное. Даже если прогресс одного народа осуществляется путем заимствований у другого. Иначе нет прогресса. Интересна также мысль: «Что человек без личности, то народ без национальности». И это доказывается тем, что нации, игравшие и играющие первые роли в истории человечества, «отличались и отличаются наиболее резкою национальностью».

Благодаря просвещению вражда и неприязнь между народами постепенно исчезают… Француз уже не ненавидит англичанина лишь потому, что тот англичанин, и наоборот. Следовательно, от просвещения зависит очень много такого, что незаметно с первого взгляда. Именно просвещением скрепляется братство народов, и можно быть уверенным, что благодаря ему когда-нибудь исчезнут кровопролития и тирания… По убеждению Виссариона Белинского, благодаря просвещению все более заметными становятся взаимная симпатия и любовь между народами.

Взаимовлияния, которыми обусловливается прогресс человечества и которые являются плодами просвещения, отнюдь не затушевывают национальных особенностей и вовсе не делают народы похожими, как две капли воды, — уточняет Виссарион Белинский. Наоборот: француз, например, желает оставаться французом и хочет, чтобы и немец оставался немцем. Только при этом условии немец может представлять для француза интерес. Все европейские народы находятся в таких отношениях и энергично заимствуют друг у друга, отнюдь не боясь повредить своему национальному. История неоднократно доказывала, что такой страх испытывают только морально бессильные и ничтожные народы.

«Литература есть сознание народа», — считал Белинский. «Литературу могут иметь только те народы, в национальном развитии которых выразилось развитие человечества», — писал он.

Чем глубже вникал Микаэл в проблемы языка, литературы и прежде всего не решенной еще проблемы просвещения, тем яснее становилась для него программа действия.

Прежде всего ему нужно поступить в Московский университет. Но, конечно, без отказа от должности учителя в Лазаревском институте, которая обеспечивала ему квартиру и жалованье.

Это был, конечно, разумный план.

Однако он словно знал, что спокойная жизнь не для него.

Поскольку не удалось помешать Налбандяну в Москве, Меер Мсерян тут же сообщил в Нахичеван-на-Дону о назначении Микаэла учителем, потребовав от Саргиса Джалаляна, чтобы оттуда были предприняты