Валентина Чемберджи - XX век Лины Прокофьевой Страница 21

Как же ты собираешься дать дозревать им: сидя по разным концам Альпов или может быть всё-таки приедешь, как раньше писала, „отдохнуть недели на две“? Если ты всё-таки окажешься милой девочкой и перемахнёшь через Альпы, то, может, мы вместе, как в прошлом году, покатаемся со Сталями. Как ты думаешь? (…) Ну, мой взъерошенный птенчик, нежно целую тебя и всё-таки, хоть ты меня и бранишь, поджидаю тебя. (…)

Твой Серж.»

Этталь. 29 июля 1922 года:

«Дорогая Пташка! Хотя, чем скорее бы ты сюда приехала, тем больше бы это доставило мне радость, но всё же твоё последнее письмо написано в таком боевом настроении, что я хочу, чтобы ты до твоего отъезда получила мои ответы. (…) Если ты начнёшь бить зелёное яблоко палкой или жечь спичкой, чтобы оно скорее созрело, то яблоко сгниёт. Мы целый месяц переписываемся, и разговоры ничего к этому не прибавят, кроме горького осадка. Ты в двух письмах пишешь, что не хочешь зелёного яблока, а сама едешь, чтобы сварить из него компот. Как бы не пришлось вылить этот компот за окошко. (…)

Жду я тебя с большой радостью, но жду милую и нежную пташку, а не летучую мышь, вцепившуюся в волосы.

В Мюнхен приеду тебя встретить непременно. Ни в Эттале, ни в Оберхаммерау нет международного расписания поездов, поэтому телеграфируй накануне отъезда, в котором часу ты будешь в Мюнхене. Я приеду в Мюнхен с первым утренним поездом, в 10.13 утра».

Пташка приехала из Милана через Швейцарию седьмого августа. Прокофьев встречал её в Мюнхене, как и обещал. «Она очень похорошела, вообще оказалась гораздо лучше, чем я думал. Я был чрезвычайно доволен её приездом, Christophorus оживился.» Лина поселилась в Эттале.

В обществе Прокофьева и Бориса Николаевича она ездила по окрестностям, друзья водили и возили её в горы, они осматривали старинные замки и застали продолжавшиеся восемь часов «Passionenspiele».

Каждая минута была наполнена содержанием, действием, как это было характерно для Прокофьева, который не представлял себе, что можно наслаждаться ничегонеделанием, и впоследствии стало единственно возможным способом жить и для Лины. Прокофьев учит Лину играть в шахматы, и сначала кажется, что она делает успехи. Устав от обучения, Прокофьев садится за рояль, и Лина поёт и его романсы, и Дебюсси, и подаренные ей романсы Пуленка, разбирали партию Ренаты из «Огненного ангела». Прокофьев показывал Лине свои бесчисленные пометки в этом произведении Брюсова. Действие происходило именно в Баварии. Здесь в Эттале Прокофьев отдавался своей страстной любви к цветам. Однажды под своим окном Лина увидела клумбу из незабудок в форме L. Ещё не прошло и месяца со дня приезда Лины, как Прокофьев вместе с нею и со Сталями совершили на их автомобиле поездку из Штутгарта через Шварцвальд и Рейн в Эльзас. Преодолели перевал через Вогезы, «которые в осеннем уборе были ослепительны», и спустились в долины Франции. Красота европейских пейзажей этой части усиливала особую романтическую атмосферу путешествия. Алексей Сталь и Вера Янакопулос, как всегда, были близкими, любящими и любимыми друзьями.

Вернулись в середине сентября, – Прокофьев сочинял «Ангела», Лина занималась пением, вместе с упоением читали стихи Белого, которого в ту пору открыл для себя Прокофьев, он с гордостью пишет, что Пташка выучила наизусть первую страницу.

Седьмого октября Лина уехала в Милан. Прокофьев пишет в «Дневнике»:

«Её голос развился и вышколился, надо было ещё позаняться – и постараться достигнуть сцены. Но это свидание нас очень связало, да и Пташка развилась, похорошела и во всех отношениях много подвинулась в лучшую сторону».

Лина возобновляет свои занятия в Милане. Они идут весьма успешно, но, как это часто бывало на протяжении всей её профессиональной жизни, снова подстерегают неожиданно возникающие помехи. В письме от 16 октября 1922 года она пишет: «как назло начинается насморк, так что я попробую сегодня остаться в постели, чтобы не дать ему развиться. Голова болит.»

Лина, отличавшаяся несокрушимым здоровьем, беспокоилась исключительно о своей вокальной форме, но та, в самом деле «как назло» всё время ускользала от неё то в насморк, то в хрипы, то в обстоятельства сложной театральной жизни.

Она не отчаивается и пишет о своих планах: «Думаю на эту зиму остаться в Италии, здесь дебютировать, а на будущий год поехать совершенствоваться как артистка к Лили Леман».[13]

В ноябре Лина чуть не встретилась с Прокофьевым в Берлине «Вдруг выяснилось, что быть может я буду дебютировать в декабре в Вероне, – пишет Лина Прокофьеву 8 ноября 1922 года. – Я очень много работаю, зубрю итальянский репертуар, увы, не всегда очень охотно. Голос звучит хорошо, и верхи улучшаются.»

И вот печальное сообщение от 1 декабря:

«Я уже не буду петь в Вероне, так как опера, в которой я должна была петь, не состоится, а в той, которая будет, нет для меня роли».

Профессиональные горести соседствуют с большим потеплением в отношениях с Прокофьевым. Сомнения постепенно оставляют его, последний приезд Linette сыграл большую роль в его привязанности к ней. Он пишет об этом: «Мысль о женитьбе ещё не окрепла, но чуть крепче, чем раньше».

«Яблоки созревают», Прокофьев жалуется, что начинает «слишком много обращать внимания на Пташку». Он уже с несравненно большей лёгкостью касается возможной женитьбы. Нежность Linette радует и зажигает ответный огонь.

И вот наступает 17 декабря, важный день в судьбе будущей четы.

Совпадение двух источников – записи в «Дневнике» и письма Лине – освещает его во всей достоверности пережитого обоими.

В «Дневнике» 17 декабря Прокофьев пишет:

«(…) Письмо от Пташки, очень нежное. Её томило, что я отпустил её из Этталя, не сказав ничего.

Я написал ей, что очень люблю её, жду на Рождество и что теперь мы не должны так часто расставаться, но что всё же пока ещё в браке я боюсь мглы любви».

А вот и само, уже упоминавшееся письмо от 17 декабря:

«Дорогая Пташка!

Я отпустил тебя в Италию, потому что не считал себя вправе становиться поперёк дороги твоего пения, думая, что после полугодовых занятий в Милане ты могла рассчитывать на дебют и на начало артистической карьеры. Кроме того, я не сомневался, что через месяц или два мы снова встретимся. Я понимаю, что наши долгие разлуки очень мучительны, но причиной им были мои поездки в Америку. Теперь это повторяться больше не будет. Я ТЕБЯ ОЧЕНЬ ЛЮБЛЮ И НЕ ХОЧУ НИКОГО ДРУГОГО.[14]. Но я всё ещё не могу отделаться от мысли, что законный контракт есть вещь, созданная для того, чтобы губить отношения. (…) Муж имеет право на жену, жена на мужа, и при одной мысли об этом хочется бежать без оглядки. Вот почему я тебе до сих пор не даю на этот вопрос никаких ответов. Если у тебя в Милане не налаживается дело с дебютом, тебе надо ехать к Lili Lehman, тем более, что она уже дала такое любезное согласие.»