Девочка, не умевшая ненавидеть. Мое детство в лагере смерти Освенцим - Лидия Максимович Страница 21

Может, именно поэтому, когда меня сейчас спрашивают, стоит ли водить ребят в Биркенау и в другие лагеря смерти, я отвечаю – да, стоит. Я знаю, что многие родители предпочитают привести туда своих детей, когда те станут взрослыми, и с уважением отношусь к такому решению. Это их выбор. Но в то же время я думаю, что и детям помладше не будет большого вреда узнать, что же там в действительности происходило. Напротив, это поможет им понять, в какую пропасть человек может сам себя загнать. До какого уровня жестокости может пасть. В лагере жили такие же дети, как и они. Им довелось заглянуть злу в лицо, и они должны заставить его заплатить по счетам. Теперь им нечего бояться, но долг остальных – помнить. Эта память и это знание может решить судьбу будущих поколений. Мне вовсе не кажется, что рана, нанесенная антисемитизмом, затянулась. Его зерна до сих пор прорастают в нашей Европе. Чтобы весь этот ужас не повторился, нам нужны люди, которые могли бы укрепить в общественном сознании умение критически смотреть на вещи и умение противостоять тем, кто разжигает ненависть и разобщенность. Люди, которые умели бы принимать любые различия между народами и были бы посланниками любви и жизни. Чтобы сформировать граждан с такими свойствами ума, души и характера, их надо воспитывать с детства. Причем не только рассказывать, но и показывать. Я думаю, что посещение Биркенау в раннем возрасте станет для них сторожевым пунктом: не ходи этой дорогой, здесь смерть! Станет свидетельством без обмана.

Недавно меня поразили слова еврейской писательницы Эдит Брук[8]. Она рассказывала, как через много лет после депортации вернулась в свою родную деревню в Венгрии. Было это в восьмидесятые годы. Ее пригласили посетить местную школу. Все ребята носили красные банты – тогда еще в Венгрии правящей партией была коммунистическая. Дети прочитали вслух отрывок из ее книги, посвященной как раз холокосту, а потом она задала классу вопрос:

– А вы знаете историю своей деревни?

С одной из парт поднялась девочка и ответила:

– Здесь возле кладбища жила одна богатая еврейка. Однажды к ней пришли какие-то люди (видимо, девочка не знала, кто были эти люди) и велели ей убираться вон.

После этого Брук сказала в своем интервью:

– Вот чему они научили детей. По сути дела, ничему. Никто из них не знал, что нас преследовали и увозили в Германию. А «какие-то люди» были немцы, и целью этих немцев было наше уничтожение. Поэтому неудивительно, что сейчас в Венгрии евреев могут оскорблять на улицах. Все жуткие истории про богатых евреев, которые контролируют весь мир, снова возвращаются в обиход. И снова возвращается жестокий антисемитизм. Я написала эту книгу, потому что гораздо важнее разбудить память сегодня, чем шестьдесят лет назад. На Европу снова наползает черное облако.

Сегодня многих бараков в Биркенау уже не существует, их разобрали. Они послужили строительным материалом для домиков, что окружают лагерь, и в их числе домик моего дяди. Поляки возвращают себе то, что немцы отняли у них когда-то, разбирая и разрушая их дома, чтобы построить бараки для узников. По счастью, из лагеря не все вынесли и разобрали. Большая часть строений уцелела. В их числе и мой барак: там я нашла рисунки, сделанные на стенах, наверное, депортированными евреями, которых привезли из Варшавы незадолго до освобождения. Он все еще хранит затхлый запах смерти и приметы заточения, которые навсегда останутся самой мрачной страницей моей жизни.

* * *

Пятидесятые годы в Освенциме прошли хорошо и спокойно. Машин в городе не было. Люди жили бедно, но никто не печалился. Иногда из Кракова повидаться со мной приезжала моя крестная. Муж всегда привозил ее на машине. Когда они приезжали, весь город сбегался посмотреть на этот автомобиль, будораживший воображение и вызывавший несбыточные мечты.

Здесь все передвигались пешком или на велосипедах, а если в дорогу собиралось сразу много народу, то запрягали лошадей в повозку. Женщины много времени тратили на стирку. Мама Бронислава старалась одевать меня как можно лучше. Когда приезжал епископ, меня и еще одну девочку выбирали, чтобы мы встретили его на лестнице у входа в церковь с цветами. Мама Бронислава смотрела на меня с гордостью: я была ее маленькая принцесса.

Все жили очень дружно. Особого богатства ни у кого не было, последствия войны все еще сказывались. Но все делились друг с другом, чем могли: мукой, сахаром, яйцами.

Я совсем недавно прочла одну фразу Эмили Дикинсон[9], которая, пожалуй, лучше всех описала это время: «Можно ли объяснить, как вырастить или воспитать ребенка, или это непередаваемо, как мелодия или магия?» Думаю, она права: годы моего детства в Освенциме были непередаваемы, они действительно прошли как некий магический ритуал.

Мои приемные родители были очень религиозны, и по утрам мы все вместе молились за столом перед завтраком, а по вечерам – стоя на коленях перед статуей Мадонны. Как они пожелали, я росла в католической вере, всегда помня, что мои настоящие родители тоже были католиками.

Я никогда не рассматривала католицизм как принадлежность к сообществу, которое существует отдельно от других или чем-то лучше этих других. Мне он дал возможность постичь разницу с той идеологией, что насаждалась в лагере. Христианство призывало к сочувствию и состраданию, к любви к ближнему, оно проповедовало Евангелие блаженства, где все равны в глазах Господа. В этом и состояла моя вера, я и сейчас еще стремлюсь о ней свидетельствовать, рассказывая о том, что ей противоречило: об ужасах нацизма и его губительной человеконенавистнической сущности.

Из всех детей, с которыми я играла, мне особенно нравилась одна девочка. С ней я чувствовала себя как-то по-особенному хорошо. Звали ее Луиза. Она была еврейка, но больше о ней никто ничего не знал. Мы обе прошли через лагерь и познакомились в Биркенау. Помню, что она тоже сидела с нами на нарах, раскачиваясь взад и вперед, как и мы, сопротивляясь окружавшему нас ужасу. Ее, как и меня, удочерила семья, которая жила недалеко от нас. Мы были ровесницами и много времени по вечерам проводили вместе. Однажды после школы я спустилась во двор, надеясь обнаружить