Лидия Герман - Немка Страница 21

Глава 6

Вернемся еще раз в год 1942. От Эллы получили мы уже несколько писем. Её прежде всего интересовали дети, и я хорошо могла себе представить её состояние вдали от них. Она писала и о своей жизни в трудармии. Все женщины, проживавшие в Родинском районе, были направлены на содозавод, что недалеко от Кулунды в Алтайском крае. Занимались они тем, что брали с замерзшего озера, называемого «Солёное», глыбы наколотого льда, грузили на сани и доставляли их на содозавод для переработки. Берта, Евгения и Элла работали вместе и жили в одном бараке. Они не охранялись и могли свободно передвигаться. Совсем рядом были пустующие бараки, огражденные колючей проволокой. Позднее их заселили военнопленными. Они работали под надзором. Тётя Берта попросила Эллу взять на себя переписку с её семьей, так как она писала очень неразборчиво. И Элла писала письма её четырехлетней дочери Алме, её матери Маргарет и сестре Анне. В этот период жизнь была до некоторой степени сносна. Отец ходил то с Марией, то с Анной в правление колхоза, чтобы просить что-нибудь на питание или корм для коров. В прошлое лето все семьи вырастили на своих небольших приусадебных участках картофель, хорошо уродившийся, и немного овощей. К сожалению, у нас не было погреба и не было кладовой, чтобы сохранить снятый урожай. Еще до морозов, наверное, в сентябре, когда и женщины еще были дома, отец выкопал во дворе глубокую яму для хранения картофеля. Её сначала накрыли слоем соломы, затем землей, и еще раз соломой и землей. У Марии тоже закопали картошку, однако, не на дворе, а в пригоне. Теперь же в конце ноября — начале декабря наступили свирепые морозы, и отец беспокоился о картошке. Между тем, прохудились мои валенки, их надо было подшить. И с этим справился мой папа. Для подшивки использовались чьи-то старые изодранные, но с уцелевшими голенищами. Долгими зимними вечерами мы часто сидели при свете коптилки у стола, и отец чинил наши валенки. Никогда я не думала, что он может сапожничать. Он очень изменился, сильно похудел, щеки его запали. С потускневшими, глубоко запавшими глазами он напряженно протягивал дратву через подошвы валенок. Мать вязала для всех тёплые вещи, а бабушка Лисбет то играла с Изой и Тоней, то рассказывала истории из Библии, или они просто смотрели, как дедушка чинит валенки.

От Адольфа Шнайдера редко приходили письма, и он еще не знал, что Элла в трудармии. Он был вместе с Александром Цвингером, с дядей Петером, с Сашей Роором и Мартином Зальцманом в тайге на лесозаготовках.

Из Эллиных писем мы узнали, что дети Петера остались в Сталино с бабушкой — матерью Евгении, и жили они вместе с семьей сестры Евгении — Берты Шейерман, у которой была годовалая дочь, поэтому в армию её не взяли. Там же и жила Фрида, моя бывшая одноклассница. Более-менее всё уладилось. Все были живы.

Я училась в 6-ом классе, уже втянулась в школьную жизнь. С моими соученицами сложились хорошие отношения. Что касается учебы, то она отступила на второй план. Я привыкла получать тройки, иногда и двойки за диктант, даже по математике не всегда выполняла задания, не говоря об устных предметах. Для этого не было книг, и уже не было интересно. Я считала, что самое главное — это знание русского языка, которого у меня нет. Иногда отец проверял мои знания и находил, что я сильно сдала, однако считал, что не оценки главное, а знание.

На одной из перемен Роза спросила меня, не могла бы я прийти к ней на день рождения 18 декабря. И глядя на меня, шепнула: «Только ты». Моя мать встревожилась, когда я сообщила ей об этом. «Что же ты Розе подаришь?» — спросила она. «Ничего», — ответила я. До дня рождения оставалось еще несколько дней.

Когда я 17 декабря пришла из школы и вошла в сенки, я взяла, как всегда, веник и смела снег с валенок. Вдруг открылась дверь в комнату. Я страшно испугалась, увидев полный хаос в нашем жилище. Все наши вещи были разбросаны вокруг. Посреди комнаты стоял наш сундук, с откинутой крышкой и пустой. Наша одежда, белье, посуда, постельные принадлежности и одна разорванная подушка разбросаны в двух наших комнатах. Моя гитара тоже лежала на полу. Молча я стояла перед своей мамой, а она спрятала свое лицо в фартук, не в силах вымолвить ни слова. Лисбет шепотом, с заплаканными глазами, дрожащими губами читала молитву. Мария была здесь, она стояла спиной ко мне у печи. В голове моей проносились догадки, которые я внутренним криком «Не-ет!» отталкивала. Потом я спросила, как могла, спросила: «Мама, а где папа?» Она обняла меня, прижалась и сказала, что его забрали. Его арестовали. На мои вопросы почему и за что, никто не мог ответить. Никто не знал. Потом мать сказала, что он сейчас еще в сельсовете, и я могу ему отнести что-нибудь покушать на обед. Мать подошла к плите, что-то завернула в полотенце, и я помчалась… Рывком открыла дверь и оказалась в прокуренном помещении, битком набитом людьми. Отец сидел за столом у окна со сложенными на коленях руками. Я рванулась к нему. Тотчас меня какой-то мужчина, наверно из НКВД, оттолкнул назад. Он взял у меня узел с тарелкой, с чем-то еще и поставил перед отцом. Я в упор смотрела на папу, он кивнул мне и сказал, чтоб я успокоилась, что он скоро вернется, так как ни в чем не виноват. Сотрудник НКВД приказал ему молчать и встал перед ним так, чтоб я отца не видела. Да и толпа, которая немного расступилась при моём появлении, опять сомкнулась. Люди в сельсовете смотрели молча, каждый перед собой. Только некоторые бросали на меня короткие взгляды и отворачивались. Я стояла у двери и прислушивалась к звукам, который издавал отец, принимая пищу. Потом мне принесли посуду и легким толчком в спину выпроводили меня. Я больше не видела своего отца. Никогда.

Позднее мы узнали, что его в наручниках, с руками за спиной, увезли сначала в Родино, оттуда в Кулунду. Об этом рассказал нам молодой парень, который в то время был в Кулунде. На обратном пути оттуда он встретил эскорт с моим отцом. Мы спросили, не видел ли он ноги отца, может, и ноги были в кандалах. Нет, он не видел. А у меня все вертелось в голове: «За что? За что?»

Когда я вернулась из сельсовета, у нас была тётя Анна. Все были заняты уборкой, не переставая плакать. Я должна была рассказать всё, что видела и слышала в сельсовете. «А папа сказал, что он скоро вернётся, что он ни в чём не виноват», завершила я свой рассказ.

После обеда состоялся семейный совет. Теперь в нашем доме остались две старые женщины, две пятилетние девочки и я.

Прежде всего, мне хотелось бросить школу. Я думала, этим окажу большую поддержку матери и Лисбет, которые обе не говорят по-русски, обе слабого здоровья и, в общем, уже старые. Только я заявила об этом, как одновременно Мария и Анна произнесли: «Нет!», и сказали, что обещали отцу дать мне возможность учиться, пока Элла в трудармии. И чем бы я теперь, зимой, могла заниматься в колхозе, а после школы, дескать, всё равно все лето, пока снег не выпадет, работаю в поле. Твердо было решено, что я буду ходить в школу. Тогда я пожелала утром рано, до школы, воду из колодца брать и очищать пригон от навоза, чтобы помочь матери. И это предложение было отвергнуто, а осталось только воскресенье, когда я постоянно носила на коромысле воду из колодца, наполняя все имеющиеся бачки и вёдра.