Слушая животных. История ветеринара, который продал Астон Мартин, чтобы спасать жизни - Ноэль Фицпатрик Страница 21

С этого дня я встал перед выбором: либо я должен день и ночь учиться, чтобы когда-нибудь поступить в ветеринарную школу, либо смириться с собственной никчемностью. Откровенно говоря, мне было очень непросто. Мальчишки в классе быстро поняли, что я «зубрила», и начали дразнить меня за то, что я старался изо всех сил, задавал учителям вопросы, чтобы не только сравняться по уровню знаний с остальными, но и превзойти их.

Тогда я не знал, что такое буллинг. Началось все с «клиньев». Так назывался жестокий и болезненный прием, когда трусы натягивают так резко и сильно, что они врезаются между ягодиц. Затем в обеденное время мне стали устраивать настоящее чистилище, бросая меня в карьер, в котором была свалка отходов с местной фермы. В результате я постоянно был покрыт каким-то дерьмом. Помню, как однажды я вернулся в класс особенно сильно избитым и вывалянным в грязи. Четверо мальчишек схватили меня за руки и за ноги и, подбрасывая в воздух, стали наносить удары, а пятый так лупил меня кулаком в живот, что я подпрыгивал. Когда в класс вошел учитель, они попросту уронили меня на пол, словно камень. До сих пор помню, с каким презрением сверху вниз смотрел на меня учитель. «Ноллэйг Мак-Гилла Фадрэйг, прекрати дурачиться и садись за парту», — сухо произнес он. Так я и сделал. Когда сегодня я слышу ирландскую версию моего имени, этот школьный кошмар тут же встает перед глазами.

С самого начала учебы в колледже Баллифина меня называли на гэльский манер Ноллэйгом. Так называл меня и учитель латыни мистер Канти. Латынь давалась мне легко, мне нравилась структура этого языка. И я всегда хотел, чтобы мистер Канти мной гордился. Я даже не догадывался, что он действительно втайне гордился мной, пока случайно не услышал об этом по прошествии многих лет. Он отличался от многих других, потому что понимал мою чувствительную натуру. Подозреваю, что он и сам был столь же ранимым. Много лет спустя я узнал, что он покончил с собой, и это меня потрясло и глубоко опечалило — большая потеря для человечества. Жизнь порой бывает слишком тяжела для чувствительных людей. Мне и самому часто казалось, что она невыносима.

Издевательства надо мной продолжались. Кто-то забрался на чердак над классной комнатой и в течение всего урока капал мне на голову чернилами. Я боялся пошевелиться. Если бы я пожаловался, мне досталось бы еще сильнее. Как-то раз мои мучители не удовлетворились обеденным избиением. Когда я зашел в ангар за велосипедом, чтобы ехать домой, на меня набросились сразу трое. Они порвали мой пиджак, отобрали мой кожаный портфель, вывалили все его содержимое на землю и, зная, что я брошу велосипед, чтобы спасти любимые книжки, стали перебрасывать их друг другу. Потом они схватили мой велосипед и спустили его вниз с холма к решеткам для скота. Вдоль дороги лежали крупные решетки, чтобы скот не уходил с полей: коровы и овцы просто не решались наступать на эти решетки, боясь, что копыта застрянут в них. Хулиганы побежали следом, визжа от смеха. Они заклинили колеса велосипеда в решетке и принялись его раскачивать, пока колеса не оторвались. И какое-то время после этого мне приходилось обходиться без велосипеда.

Постепенно я привык к издевательствам и побоям. Но после того как я показал, что могу выдерживать физическое насилие, некоторые попытались воздействовать на мой разум и сердце. Психические и эмоциональные мучения были для меня намного тяжелее. К несчастью, до них вскоре дошло, что подобные пытки куда проще в исполнении, но могут привести к гораздо более серьезному результату. Я никогда еще не видел фильмы ужасов. Узнав об этом, они поймали меня, прижали к парте и, не давая закрыть глаза, заставили смотреть украденную где-то кассету с фильмом Стивена Кинга «Дети кукурузы». Это нанесло мне ужасную душевную травму.

Но со временем и эти мучения стали привычными. Тогда они придумали то, что было для меня самым невыносимым. Они знали, что единственные материальные вещи, которыми я дорожил, — это мои учебники и тетради, и стали ждать удобного момента. В тот день нам было велено на время обеда оставить свои портфели в классе. Хулиганы вернулись раньше меня, сунули мне в портфель бутылку молока и примостили его на дверь класса. Я вошел, портфель упал мне на голову, и молоко залило мои драгоценные книги и тетради. Весь класс так и покатился со смеху. Я был потрясен и просто раздавлен. Месяцами я тщательно вычерчивал графики и записывал мельчайшие подробности в тетрадях. Я отчаянно пытался вытащить их из лужи молока, стараясь сдержать слезы. Я был так подавлен, что даже не усмотрел иронии в том, что плакал над пролитым молоком[3].

Я весь вечер сидел дома, обнимая Пирата в темном затхлом сарае. В те ужасные годы я часто плакал по ночам, но тот вечер выдался особенно тяжелым. Я не мог больше это выносить, мне просто жить не хотелось. Я закрыл глаза, чтобы заглушить боль, а Пират слизывал слезы с моих щек.

* * *

Я все еще увлекался супергероями, и мое воображение уносило меня в мир бесконечных возможностей, где ни меня, ни Пирата не сдерживали никакие цепи. Хулиганы день за днем изобретали все новые издевательства, а в полумраке сарая я мечтал о том, как мы с мистером Робином улетим и будем спасать страдающих животных. И я придумал собственного супергероя. Он спасал меня от хулиганов и всех животных тоже. Нет, его звали не Суперветеринаром, или Суперветом, поскольку в те времена у меня и мыслей подобных не было. Я называл его Ветменом. Если Бэтмен ищет любовь и смысл жизни после потери родителей, то Ветмен сам несет все это в мир. И если Росомаха умеет исцелять себя, то Ветмен исцеляет и себя, и других.

Как и он, я тоже не хотел больше чувствовать боль, я хотел стать Ветменом, ведь мой герой мог решить любую проблему животных — в любое время и в любом месте.

Его история прочно укоренилась в моей подростковой фантазии и постепенно стала моей мечтой. В Ветмене соединились лучшие черты Бэтмена, Росомахи, Человека на шесть миллионов долларов и