Константин Симонов - Так называемая личная жизнь Страница 21

Объяснения Лопатина не смягчили его.

- Час от часу не легче! - воскликнул он, когда Лопатин назвал себя и сказал, что направлен сюда из дивизии к командиру полка Мурадову или комиссару полка Левашову. - Теперь только и радости, что в газетах про нас писать! Командир полка Мурадов ранен и вывезен, а батальонный комиссар Левашов буду я. Еще вопросы есть?

Он вздохнул, снял с себя фуражку и, бросив ее на стол, взъерошил обеими руками свалявшиеся, как войлок, волосы.

Наверное, ему было лет тридцать, но сейчас он казался старше. Его красивое лицо заросло густой русой щетиной и выглядело помятым. Голубые светлые глаза, обведенные темными полукружиями бессонницы, глубоко запали. На ногах у батальонного комиссара была брезентовые сапоги - один с надорванным голенищем.

- Садитесь, чего стоите? - сказал наконец Левашов, стиснул руками голову так, словно хотел унять головную боль.

Он был в таком очевидном горе, когда на человека глупо обижаться. Лопатин сел на рассохшийся скрипучий стул, бросил на пол вещевой мешок и стал ждать, что будет дальше.

Левашов, выйдя из-за стола, походил по хате, с сомнением поглядел на разорванное голенище и, заложил руки за спину и расставив ноги, остановился напротив Лопатина.

- Поехали бы еще к кому-нибудь, а? Ей-богу, не до вас. - В голосе его была грубая искренность.

Лопатин сказал в ответ, что готов не обременять своим присутствием комиссара полка и пойти прямо в батальон, но вообще-то командир дивизии рекомендовал ему побыть у него в полку и даже назначил ему здесь на завтра свидание.

- Рекомендовал, рекомендовал... - передразнил Левашов, - а пока вы сюда ехала, из полка душу вынули. Вам почему комдив рекомендовал - потому, что это полк Мурадова, а Мурадова нету больше в полку. - И Левашов пожал плечами, словно сам удивляясь непоправимому смыслу сказанного. - А я даже в госпиталь поехать, узнать судьбы его не могу, пока нового командира полка не назначат. Вот, пожалуйста, - повернулся он к столу и показал на сковороду с яичницей, - только сели вдвоем, как люди хотели пообедать, а на передовой занервничали, стали по телефону заикаться. Поднялись с ним, поехали посмотреть, что там за такие особенные румынские атаки. И вот сиди теперь один, доедай...

- Как же все это случилось? - спросил Лопатин.

- Обычно, как все случается. На обратном пути - мина под ноги, два осколка в живот. И: "Прощай, Федя, оставляю полк на тебя..."

Левашов подошел к окну, снял с подоконника миску с красными солеными помидорами и брякнул ее на стол рядом с недоеденной яичницей.

- Давайте перекусим, жизнь должна брать свое. И поедем в батальоны, если не передумали. Мне туда тоже надо.

Лопатин не стал отказываться, подсел к столу и взялся за холодную яичницу и помидоры. Ему хотелось есть. Левашов тоже потыкал вилкой в яичницу, но, как видно, слова, что жизнь должна брать свое, были сказаны им преждевременно. Он бросил вилку и откинулся на спинку стула.

- Ешьте, на меня не глядите, - сказал он.

Стекла в хате звякнули и задрожали. Взрыв был не сильный, но близкий. Лопатин вздрогнул от неожиданности. Левашов мельком взглянул на него и, придвинув телефон, стал крутить ручку. Мины все время рвались недалеко за хатой. Лопатин продолжал есть, а Левашов, прикрыв ухо, чтобы не мешали взрывы, стал говорить кому-то, что сейчас приедет.

Потом его, кажется, спросили по телефону о Мурадове.

- Кто ж его знает, я не врач, - ответил Левашов. - Знаю одно: железо большое, раны - смотреть страшно.

Стекла звякнули особенно сильно. Левашов во второй раз скользнул взглядом по Лопатину. Лопатин продолжал есть.

- Сейчас едем. - Левашов положил трубку. - Траур во всем полку! Я бы вам много чего рассказал про Мурадова, если б только вы могли это описать.

- А почему вы думаете, что я не могу? - спросил Лопатин.

- А потому, что этого никто не может, - махнул рукой Левашов. - Я сам старый рабкор, даже судился из-за одной заметки... Но сейчас другое дело. Иногда выберу время, кое-что занесу в дневник, а потом прочту - все чепуха. Нету сил выразить все, что в душе творится. А так что же писать: сколько уничтожили, сколько потеряли - это и в газетах прочесть можно!

Он повернулся боком к окну и прислушался к тишине.

- Поедем. На чем добирались?

- Комиссар дивизии дал свою машину, - сказал Лопатин.

- Не путались?

- Нет, по дорогу спрашивали, - ответил Лопатин.

- И то слава богу, - сказал Левашов. - Вторую неделю на Краевом Переселенце сидим, а товарища Бастрюкова у себя только раз видели.

Он встал, взял со стола свою пыльную фуражку и, несколько раз ударив его о колено, надел на голову.

- Поедем на моем танке.

Лопатин удивленно взглянул на него, по лицо Левашова было совершенно серьезно.

- А мешок оставьте, ночевать сюда вернемся, раз Ефимова дожидаться будете. Вот душа-мужик, верно? - спросил Левашов уже в дверях.

Лопатин неопределенно промычал. У него осталось другое впечатление о командире дивизии, по встреча их была слишком мимолетной, чтобы спорить.

- Интересно, кого он вместо Мурадова командиром полка пришлет, боюсь, что он Ковтуна мне пришлет, - нисколько не беспокоясь ответом собеседника на свой предыдущий вопрос, вслух рассуждал Левашов, идя рядом с Лопатиным по хуторскому порядку. - Мужик грамотный, но только уж больно бухгалтер. Вот увидишь, - вдруг на "ты", очевидно считая, что они уже достаточно знакомы для этого, обратился он к Лопатину, - его и пришлют, чтобы Левашов не хулиганил.

Сказав о себе в третьем лице, он усмехнулся и, остановись у одной из хат, заглянул в окно.

- Поздняков, я по батальонам поеду, начну со Слепова.

Они с Лопатиным зашли за угол хаты, где под камышовым навесом стоял маленький транспортер "Комсомолец", открытый со всех сторон, если не считать тоненького бронированного щитка впереди.

- А вот и мои танк, - без улыбки сказал Левашов, забираясь на место водителя.

- Давай сюда, рядом, - обратился он к Лопатину и, едва тот сел, нажал на стартер.

10

Капитан Ковтун, тот самый, которого Левашов боялся получить в командиры полка, вышел подышать воздухом из штабной мазанки.

Большое и до войны богатое южное село Дальник, где стоял штаб дивизии, было разбито бомбежками и дальнобойной артиллерией. Днем оно имело вид убогий и печальный, как всякое полуразрушенное село, оставленное жителями и на скорую руку заселенное солдатами. Но сейчас, в лунную ночь, тот же самый Дальник казался капитану Ковтуну даже красивым: сохранившиеся синие с белым домики выглядели чистенькими и новыми, а густые купы деревьев серебрились от лунного света. Было так тихо, что Ковтун слышал от слова до слова негромкий разговор, который вели между собой напротив, на крылечке штабной столовой, шофер комиссара дивизии Коровкин и подавальщица Таня.