Е. Бурденков - Большевик, подпольщик, боевик. Воспоминания И. П. Павлова Страница 21

Тут налетели другие надзиратели и вместе с солдатами открыли беспорядочную стрельбу. Пробили водопроводные трубы, внизу начался потоп. Шлепая по воде, набежало и начальство – начальник тюрьмы, прокурор, офицеры охраны. Все стреляли, но попасть не могли – площадка второго яруса надежно защищала Калинина, который расхаживал между камерами, прощаясь с товарищами. Маневры нижних «войск» выдавало и их шлепанье по воде. На эти звуки Калинин реагировал рычанием и стуком револьвера по перилам – свои патроны он уже расстрелял (о чем охранники не догадывались).

Наступил вечер, но положение не менялось. Мы ждали, что в горячке перестреляют и нас. Наконец, видя, что стрельба не приносит желаемых результатов, прокурор вступил с Калининым в переговоры, предложив ему сдаться. По совету товарищей, тот объявил, что сложит оружие, если получит гарантии неприменения репрессий ни к нему, ни к прочим сидельцам. Исходный инцидент Калинин объявил случайным убийством надзирателя в драке. В свою очередь, прокурор заявил, что осведомлен о планах боевиков совершить побег или даже разгромить тюрьму. Давать какие-либо гарантии он отказался. Постепенно в переговоры с Калининым втянулись не только должностные лица, но и мы, арестанты, причем, надо отдать справедливость, начальство терпеливо нас выслушивало. Мы говорили, что побега не замышляли и в доказательство готовы на самый тщательный обыск, а они – что если Калинин не сдастся, по тюрьме будет открыт артиллерийский огонь (что, как потом выяснилось, было правдой – к тому времени тюрьма была окружена двойным кольцом войск с пушками).

В конце концов, гарантии неприменения репрессий были даны, и Калинину было предложено, бросив оружие вниз, спуститься с поднятыми руками. Медленно, с трудом держа руки (он был дважды ранен), Калинин прошагал по лестнице. Нервы у всех нас были напряжены до предела – ждали провокации. Но обошлось. Калинина подхватили и куда-то увели. Когда выяснилось, что оба его револьвера пусты, ух, как взбеленились господа-начальники! «Ведь мы бы голыми руками его взяли без всяких разговоров и гарантий», – слышалось из коридора. Но и изменить данному слову не смели, зная, с какой организацией имеют дело. Вскоре нас обыскали, и очень тщательно. Во время моего обыска в дверях стоял громадный детина с наганом в руке. Ночь мы не спали. Нервы по-прежнему были взвинчены до того, что аж приподнимало с кровати. Наутро, во время уборки, надзиратели стояли уже вооруженными, и так продолжалось до самого суда.

План же Калинина был младенчески прост. Он должен был связать надзирателя и, обезоружив, запереть в своей камере. Затем открыть соседние камеры, вместе с их обитателями выйти во двор, убрать часового, перелезть через стену и скрыться. План был явно построен на песке: перебраться через стену без лестницы было немыслимо, охрана открыла бы по беглецам огонь, на воле их никто не ждал, бежать им пришлось бы в арестантской одежде в город, наводненный казаками. Конечно, их бы неминуемо перестреляли – если не в тюрьме, так на воле.

В общем, это была явная авантюра, за которую и сам Калинин, и мы, тюремные сидельцы, дорого заплатили. Калинина в 1912 году за убийство надзирателя повесили, а тюремный режим заметно ужесточился: на прогулку нас стали выводить поодиночке, ограничили библиотеку и выписку литературы с воли, сократили число передач. Охрана прямо зверствовала.

Военно-окружное судилище в Челябинске (1910)

После поражения революции 1905 года Россию наводнили военно-окружные суды. Они были стандартны как по своему составу (председатель – генерал, члены – полковники, обвинитель – военный прокурор), так и по способу и порядку рассмотрения дел. Фактически, эти суды были предназначены облекать в «законную» форму, а, попросту говоря, штамповать приговоры, предрешенные властями, в первую очередь – жандармскими. В этом отношении челябинский воєнно-окружной суд был учреждением вполне заурядным, но в 1910 году он судил нас, уфимских боевиков. Это-то и заставляет меня рассказать об этом, с позволения сказать, суде более подробно.

К этому времени освободительное движение в России было настолько задушено царским правительством, что революционных организаций почти не осталось. Результатом разгула реакции стали тысячи повешенных, отправленных на каторгу и в ссылку, десятки тысяч заключенных в крепостях и тюрьмах. Провокация развилась настолько, что в каждом пристально посмотревшем на тебя встречном невольно виделся шпион либо переодетый жандарм. Но в рабочем классе революционные настроения не ослабевали. Теряя руководителей, он выдвигал из своей среды новых и, таким образом, поддерживал революционное движение, пусть и в меньших, чем прежде, масштабах.

Наши большевистские комитеты и в Челябинске, и в Уфе были обескровлены арестами, но продолжали существовать, время от времени давая о себе знать. Особенно власти боялись нашей боевой организации в Уфе. О том, насколько велик был страх перед ней местной охранки, говорит хотя бы такой факт. Летом 1907 года мы, боевики, часто собирались на свежем воздухе – в Ушаковском городском парке, устроив там нечто вроде явочной квартиры. Рядом был полицейский пост. Молодежи летом по парку гуляло много, и первоначально наши встречи ни у кого не вызывали особых подозрений. Но со временем шпики нас все-таки выследили. Бывало, сядет неподалеку такой «гороховый» тип с газетой и слушает, о чем мы говорим. Всех их мы знали в лицо – в полиции у нас были свои люди – и потому особо с ними не церемонились. Один из нас с книгой в руках садился рядом со шпиком. Если тот не уходил, второй боевик пристраивался по другую сторону. Шпик меняет скамейку – мы за ним, и так до тех пор, пока тот не вылетит из парка как ошпаренный. Такая игра могла продолжаться часами. «Шпикогонством» у нас особенно любили заниматься Огурцов, Волков и Шаширин.

Позднее, допрашивая меня, жандармский ротмистр интересовался, что мы делали в парке. Из его вопросов стало понятно, что жандармы думали, будто мы готовим нападение на находившееся поблизости казначейство. Я, в свою очередь, спросил, почему же, в таком случае, нас не арестовали? Тот ответил буквально следующее: «Вы– люди молодые, беззаботные, были все хорошо вооружены, и сколько бы вы побили наших жандармов. А солдат стыдно было посылать для ареста 5-10 человек молодежи. Теперь, вот, по одному вас перехватали и вышлем – кого на каторгу, кого в ссылку». Действительно, все мы были хорошо вооружены, до бомб включительно, и если бы нас тогда попытались арестовать, пощады жандармам не было бы.

Такое же, я бы сказал, уважительно-опасливое отношение к себе во вражьем стане мы почувствовали и в Челябинске – в ходе суда над нами. Администрация тюрьмы была убеждена, что бежать из нее без поддержки с воли невозможно, и когда 15 августа 1910 года такая попытка все-таки состоялась (о ней я уже рассказывал), власти были уверены, что связь с волей у тюремных сидельцев была, и их там ждали. Боясь нас, боевиков, сидящих в тюрьме, они не меньше боялись и наших товарищей, остававшихся на свободе. Поэтому, когда наступило время вести нас, два десятка боевиков, из тюрьмы в суд, меры предосторожности были приняты беспрецедентные. Чего скрывать – многие из нас были даже горды такой охраной.