Майя Кучерская - Константин Павлович Страница 21

Зная буйность нрава Константина, Павел приставил к нему под видом адъютанта пожилого капитана Измайловского полка П.А. Сафонова, которому поручил доносить «о всех действиях его высочества»{139}. Но Сафонов быстро поддался обаянию Константина Павловича, который завоевывал сердца простолюдинов с отменной легкостью, и из доносчика сделался верным слугой, так и не сообщив государю о великом князе ничего предосудительного. Константин все равно нервничал, и, возможно, напрасно. Многочисленные косвенные свидетельства указывали на то, что Павел более благоволил второму своему сыну, а не бабушкиному любимцу, которого до восшествия на престол воспринимал как соперника. После смерти Екатерины Павел практически уравнял великих князей в правах, словно бы не желая знать, кто из них наследник престола. Внешнее сходство Константина с отцом бросалось в глаза, но и внутреннее родство между ними тоже существовало — прямодушие Константина, его открытость и порывистость были императору намного ближе утонченного лицедейства Александра. Именно Константина император позвал разбирать бумаги графа Платона Зубова, последнего фаворита Екатерины, — это был знак исключительного доверия.

«Носилась молва, что недавно перед тем, как быть сговору, спросила государыня императрица у Константина Павловича: что ж, чем он подарит свою невесту? — А чем мне подарить? — сказал он. — У меня ничего нет. “Возьми из моего кабинета вот столько-то тысяч”. Великий князь и не преминул сего сделать, но получив деньги, куда же их дел? — отдал своему родителю. Все сие узнали и перевели императрице; и она, чрез несколько времени, спросила опять у него: что ж, подарил ли он чем-нибудь невесту? — Что мне дарить, она по милости вашей, бабушка, и сыта, и одета, и всем снабжена. — Да куда же ты дел взятые деньги? — Я их отдал одному нужному человеку, обремененному великим семейством и многими долгами и имеющему в деньгах крайнюю нужду. — Но кому ж такому? — О, пожалуйте, бабушка, не спрашивайте меня о том человеке; а довольно будьте уверены, что я их не промотал и употребил всуе. — Однако скажи — кто ж такой этот человек? — Долго продолжались таковые спрашивания, и, наконец, принужден был он сказать. Тогда поступок сей так тронул императрицу, что она заплакала; и таким же образом проливал слезы и великий князь; и она тотчас велела отослать цесаревичу 50 тысяч рублей. Таковой поступок и пример сыновьей любви к отцу был для всех очень чувствителен и делал Константину Павловичу особую честь»{140}.

Екатерина и в самом деле была скуповата; баснословные подарки и щедроты, распространяемые фаворитам, не касались сына с невесткой — настолько, что слухи об этом стали достоянием толпы.

И после восшествия на престол Павел проявил образцово-показательную щедрость. В декабре 1796 года на содержание старшим сыновьям было назначено по 500 тысяч рублей в год (прежде Константин получал 100 тысяч, а Александр 200 тысяч рублей). В 1797 году к восемнадцатилетию император подарил Константину располагавшуюся в пригороде столицы мызу Стрельну вместе со всеми приписанными к ней деревнями и угодьями.

Стрельнинская усадьба стояла на южном берегу Финского залива, была живописна, но запущена, пруды покрылись ряской, каналы — травой, из каменных плит террасы Большого дворца, возведенного в начале 1720-х годов, но так и не достроенного, росли уже окрепшие березки. Константин с воодушевлением принялся за дело. Березки срубили, пруды очистили, парк наполнился скульптурами, жертвенниками, обелисками и беседками в античном духе. Во дворце появился и Тронный зал — с разрешения Павла, разумеется. В этом тоже слышалось тайное отцовское благоволение второму сыну — в царскосельском дворце Александра Тронного зала не было.

ОХОТА НА ОЛЕНЕЙ

Через месяц после коронации, устроенной в Успенском соборе на Пасху, 5 апреля, Павел отправился в путешествие по России, захватив с собой и обоих старших сыновей. Менее чем за три недели путешественники посетили Смоленск, Оршу, Могилев, Минск, Вильно, Гродно, Ковно, Митаву, Ригу и Нарву. И вновь по всем городам шли вахтпарады, учения, дрожащие губернаторы произносили речи, взволнованные генералы подносили рапорты — в целом император остался доволен. Правда, приказал по ходу дела расстрелять Смоленской губернии помещика Храповицкого, проявившего ненужное усердие и приказавшего крестьянам починить мост, через который должен был проезжать император. Показуху, вызывавшую образ ненавистного Потемкина, Павел Петрович не жаловал и продиктовал указ о расстреле. Хитроумный Безбородко, повременив с исполнением приказа, спас несчастного от неминуемой гибели.

27 мая 1797 года император с великими князьями вернулся в Гатчину. Вскоре Павел назначил Константина Павловича генерал-инспектором всей кавалерии, а спустя год — начальником Первого кадетского корпуса, вновь отвесив почтительный поклон покойному родителю. В елизаветинские времена именно Петр Федорович (будучи еще великим князем) начальствовал над кадетским корпусом. Екатерина ввела обычай ставить во главе будущих воинов заслуженных военных генералов, незадолго до Константина Павловича начальником корпуса был, например, М.И. Кутузов. Павел Петрович екатерининские порядки и тут отменил.

Новая должность Константину пришлась по душе. Он приезжал в корпус к пяти часам утра, наблюдал, как сонные мальчики по барабану натягивают белые чулки, надевают мундиры с лацканами, вяжут волосы в косу и взбивают вержет[10], являются на утренний развод{141}. Жизнь юных воинов была не сладкой, их воспитывали по-спартански — на развод мальчики шли по ледяным, неотапливаемым коридорам, многие заболевали, некоторые и умирали. Процветала дедовщина, старшие кадеты помыкали младшими, воспитатели тоже не отличались утонченностью нравов. Кадетов много и охотно наказывали: «ставили в угол, ставили на колени, ставили в столовой к столбу, оставляя без обеда или без ужина, клали спать на голые доски, часто драли за уши и давали порядочные затрещины, отправляли под арест на хлеб и воду, отправляли в корпусную так называемую тюрьму»{142}. За более серьезные провинности воспитанников секли при всех. Но и в этом неласковом, военизированном мире были свои радости, любимцы и идеалы.

Кадеты очень гордились высоким начальником, братом царя, и совершали в честь Константина Павловича свои детские подвиги. Однажды во время летних учений они поймали загнанного на охоте оленя, отказались отдать его хозяину охоты и повели добычу в свой лагерь. Вскоре пленник был представлен пред очи их императорского высочества; узнав всю историю, Константин Павлович «долго хохотал», приказал отвести оленя в Петергофский дворец, а «стрелкам на его счет давать целую неделю по стакану сбитня с булкой и порцию жаркого»{143}. Для полуголодной лагерной жизни лучшей награды и придумать было нельзя.