Николай Штучкин - Грозное небо Москвы Страница 21

Командир спешит на помощь товарищу. Быстро сближается До него уже метров сто. Виден хвостовой номео машины - "двадцать"

- Что случилось, Артемов?

- Все нормально. Вижу цистерну.

От самолета Артемова тянется дымная трасса - пристрелочная Теперь и Писанко видит цистерну, замаскированную среди деревьев. Да там не одна! Сейчас Артемов должен ударить "эрэсами". И точно, под плоскостью "Чайки" вспыхнуло пламя, пара огненных стрел по наклонной метнулась к цели.

От взрыва колыхнулась земля. Командир услышал его даже сквозь грохот мотора. Хвалит пилота:

- Молодец! Орел!

Подумал: "Если бы все были такими зоркими". Писанко видит, как "Чайка" Артемова плавно, классическим боевым разворотом уходит вверх, и видит другое: наискось перечеркнув пространство, за ней устремляется цепь огненно-красных шаров. Бьет "эрликон" - крупнокалиберный пулемет.

- Маневр! Артемов, маневр!

Но Артемов не слышит. И не видит, закрывшись крылом, огненной трассы, настигающей его самолет...

Очевидно, он умер сразу. "Чайка" даже не дрогнул. Она все лезла и лезла вверх, пока не потеряла скорость. На мгновение зависнув, плавно, будто нехотя легла на крыло, неудержимо, зеленой тенью скользнула к земле.

А штурмовка шла своим чередом. Израсходовав крупный калибр - "эрэсы" и бомбы, летчики начали бит пулеметным огнем. И никто, кроме командира, не знал о случившемся. Только Коля Тетерин видел, как в самом разгаре штурмовки вышел из круга идущий впереди самолет и пошел со снижением. Коля бросился было за ним, но заметив машину командира полка, остался.

Закончив штурмовку, они снова собрались все вместе и, окрыленные большим успехом, в четком монолитном строю направились к месту общего сбора. И только тогда увидели, что в строю не хватает двоих.

...Капитан Боровский погиб от снаряда зенитки. Вернее, от десятка, а может, и сотни снарядов. Погиб на глазах идущих рядом товарищей. Сгорел, как факел, освещающий путь. Как знамя. Думая о капитане Боровском я думаю о горьковском Данко.

Фашисты встретили их ураганным огнем Перед группой встала стена черно-багровых взрывов. И строй самолетов будто попал в болтанку. Непросто это - лезть человеку в огненный ад. Но они не свернули, не забыли в страхе свой долг. Шли, как и шли, по прямой. Только кто-то невольно уменьшил обороты мотора, и "Чайка", будто споткнувшись, уменьшила скорость.

Боровский мгновенно оценил обстановку: минуты, и боевого порядка не будет, машины собьются в кучу, а это хорошая цель для зениток. Оценил и принял решение. Вырвавшись метров на триста вперед, он бросил машину в пике, в дымное облако. Нет, это не было жертвой. Сильный, немолодой уже летчик был уверен в себе. Он хотел показать, что делать надо вот так, как он, рассредоточиться и маневрировать...

Может, он зря, Боровский, вышел вперед? Нет, не зря. Конечно, они бы прорвались к цели, они нанесли бы удар. Но сколько машин было бы сбито? Две? Три? А может, и больше.

Глядя на полетную карту, вновь припоминаю наш разговор с лейтенантом Томилиным. Подошел Акимцев

- Сколько до твоей деревни?

- Немного.

Акимцев умный человек, да и жизнь его поучила Всякое видел. Беспризорником был, потом попал в хорошие руки. Стал комсомольцем, участвовал в схватках с бандитами, боролся против спекулянтов. Двадцати пяти еще не было, а он стал уже директором завода. А теперь - комиссар. Понял меня, обнял за плечи, говорит

- Немец силен. Но мы все равно победим. Я верю И ты, знаю, веришь. А то, что отходим, - дело временное. Надо собраться с силами. Надо сохранить армию Армия есть - государство есть. Кто так сказал?

- Кутузов.

- Верно. Ради сохранения армии полководец отдал Москву. Но нам отдавать нельзя. Хорошо, если бы первый настоящий удар фашисты получили именно здесь, на подступах к ней. Нам очень нужна победа. Победа на поле боя одновременно будет и политической на международной арене Весь мир должен увидеть, насколько мы сильны.

Мы все ходим по самолетной стоянке и говорим, говорим. Судя по времени, "Чайки" отштурмовались, сели на промежуточной точке, дозаправились там горючим и должны вот-вот появиться, если их не задержит "Москва" (так мы называем вышестоящие штабы), чтобы снова послать на штурмовку.

Слышится гул моторов, на горизонте появляются "Чайки". Приближаются Задрав головы, смотрим. Смотрим, насколько хватает глаз.

- Одной не хватает, - обеспокоенно говорит комиссар. - Мне даже кажется двух.

Считаем вместе... Да, двух не хватает.

- Придут, - пытаюсь успокоить себя и комиссара. - Просто отстали: один увлекся, другой его прикрывает во время атаки.

Нет, здесь что-то не так: эскадрильи идут на небольшом удалении друг от друга, и в каждой не хватает по одному самолету. Вот они уже рядом. Перестроились в пеленг, проходят над стартом. Роспуск, заход на посадку. "Батя" стоит у крыла, молчит. Суровый, хмурый. Стащил с головы шлемофон. Медленно, с каждого пальца снимает перчатки. Мокрые... Вынул платок, вытер лицо, шею. Обвел всех взглядом, сказал:

- Капитан Боровский и младший лейтенант Артемов погибли. - Помедлив, добавил: - Погибли геройской смертью. Прошу почтить память.

Время суровое, грозное Гибнут пилоты. Всем тяжелое ему, командиру, вдвойне. Летчики грустят о погибших товарищах, а его и человеческая жалость гложет, и думы гнетут. Может, что сделал не так? Может, из-за чего погибли? Знает, что война без потерь не обходится, а сердцу не прикажешь - болит, ноет... Уставился в землю невидящим взглядом.

Молчит командир... Молчат стоящие рядом летчики,

- Видимо, что-то не так мы делаем? Возможно, не заходим на цель? Не так от нее уходим? - задумчиво, будто про себя, говорит Косарьков.

Но мы с надеждой смотрим на командира полка. Мы смотрим в силу его таланта, его способности нами руководить, одерживать победы.

- Люди ждут, командир, - тихо сказал Топтыгин, и Писанко, будто очнувшись, окинул собравшихся взглядам.

- Слов нет, чтобы выразить боль утраты. Но война - есть война, она без жертв не обходится. Пусть за нас ответят "эрэсы", бомбы и пулеметы. Готовьтесь к повторному вылету.

Вот и нет Карасева, моего дорогого товарища. День стоял яркий, солнечный. "Чайки" пришли с боевого задания. Эскадрилья, что шла позади, разделилась на две подгруппы, три самолета немного отстали от общего строя: один был подбит, два его прикрывали, шли по бокам Так всегда было, когда самолеты приходили подбитыми. Нередко летчики приводили свои машины на пределе физических и моральных возможностей. Потом в шутку говорили: "Пришел на остатках сознательности".

Очевидно, Карасев тоже прилетел в таком состоянии. Его машина непроизвольно ходила по курсам, заваливалась в крены, выравнивалась.