Гайра Веселая - Судьба и книги Артема Веселого Страница 21

Справа налево и слева направо гремит огромный бунт Степана Разина:

Утро чортусетуй утес,мы низари летели Разиным.

Этот прием дает максимум звуковой насыщенности, поэма — сплошная рифма: все время одна половина строки является обратной рифмой другой половины (стык).

Как хорошо заметил Артем Веселый:

— «Хлебников — это зеркало звука».

Это лучшая характеристика перевертня 12.

Артем Веселый не упускал случая поговорить о Хлебникове с молодыми писателями.

Из воспоминаний Льва Правдина

Про Хлебникова он сказал так: «Умел слово донага раздеть».

— С непривычки трудно его читать, — осторожно заметил я, потому что читал Хлебникова мало, и ничем он меня не увлек.

— А он не для чтения, — проговорил Артем. — Он для удивления и для восхищения. Писателям, молодым особенно, нужен Хлебников, а то очень уж гладко стали писать. 13

«В один из вечеров, — вспоминал Павел Максимов, — Артем долго рассказывал мне о Хлебникове, его взглядах на слово и его работах. Говорил, что считает его гениальным, хранит его поэмы, знает их наизусть» 14.

Личностью Велимира Хлебникова Артем Веселый интересовался всю жизнь.

Григорий Григорьев рассказывал, с каким напряженным вниманием слушал Артем в 1936 году его воспоминания о знакомстве с Хлебниковым и просил припомнить подробности «все до ниточки».

В стихотворении в прозе «Пушкин» (1937 год) Артем Веселый писал:

Пушкин и Хлебников — мои любимые поэты.С юности и до последнего вздоха.

«ДИКОЕ СЕРДЦЕ»

Гражданская война. В Новороссийске белые, в горах Причерноморья — лагерь партизанского отряда.

Подпольщица Фенька, «совсем еще девчонка», и ее возлюбленный «керченский рыбачок» Илько по заданию подпольного партийного комитета Новороссийска отправляются в горы для связи с партизанами.

Проводником зеленец[35] Гришка Тяптя, парень оторви да брось. Английская шинелишка небрежно накинута в один левый рукав, азиатская папаха на затылке. […]

На груди три банта — красный, зеленый, черный.

Разгладил Гришка банты, разъяснил:

— Красный — свет новой жизни, заря революции… Зеленый — по службе… Черный — травур по капиталу… 1

Командиру отряда необходимо отлучиться в Новороссийск.

У кухни в розлив обеда заспанный писарек выкричал:

ПРИКАЗ

по красно-зеленому партизанскому отряду

По случаю секретного отъезда моего в неизвестном направлении, своим заместителем по части строевой, на короткий двухдневный срок, назначаю Григория Тяптю, а комиссаром — вновь прибывшую товарища женщину, строго приказываю не волноваться, хотя она и женщина. Пункт второй за недостойное поведение, то есть грабеж и бандитизм, припаять по двадцати горячих товарищу Павлюку и Сусликову Дениске из первой роты. Долой!.. Да здравствует!.. Подлинное, хотя и без печати, но вернее верного. Ура!

Между Фенькой и Гришкой, как и следовало ожидать, возникает конфликт: она требует выставить караулы, он возражает: «ни яких караулов не треба». Фенька с добровольцами уходит в караул «в мерзлую ночь». Наутро Гришка, собрав вокруг себя горстку смутьянов, потребовал у Феньки спирту. Она отказала.

Помитинговали-помитинговали и порешили: шлепнуть комиссаршу. […] Всем выпить хотелось.

Илько с помощью бойцов отбил Феньку. Командир отряда, вернувшись из города, отсылает Феньку и Илько из отряда: «с тюрьмой дело на ходу, и в городе люди нужны»[36].

В городе Комитет поручает Илько ликвидировать начальника новороссийской охранки. Покушение не удалось.

Порубленного, избитого Илько за руки, за ноги тащили по тюремному коридору. Голова билась о ступеньки, мела пол. Ржаво тявкнул замок. Пахнуло кислой вонью, холодным камнем.

С размаху щукой в угол. От ревущей боли и холоду очнулся. С великим трудом поднялся на ноги. Зализал в деснах осколки зубов. От слабости прислонился к стенке и — навзрыд.

О тюрьма — корабль человеческого горя — непоколебимая, как тупость, ты плывешь из века в век, до бортов груженая кислым мясом и человеческой кровью… Крепость тиранов, твердыня земных владык, не нонче-завтра мы придем, мы кувырнем тебя, раздергаем тебя по кирпичу и на твоих смрадных развалинах будем петь, будем плясать и славить солнце.

На допросах Илько держался стойко, «на допрос — на ногах, с допроса — на карачках». Между тем Фенька, готовившая налет на тюрьму, сама «завалилась». После очередного допроса Илько бросили в камеру.

На койке, из-под груды тряпья, рыжий затылок.

— Фенька… Фенька.

Стонать перестала.

Приподнялась […]

За ухом потемнели рыжие волосы, спеклись в лепешку, и щека Фенькина чем-то проткнута.

Стукнул засов.

Ленивая дверь ржаво зевнула.

В камеру входит «вялый офицер» с солдатами, он «требует от Илько пустяков: кое-кого назвать и пару-другую адресов».

Илько молчит. Офицер грозит отдать его «девицу» взводу солдат.

Илько шагнул вперед.

Звонкий голос толкнул его в грудь:

— Не смей!

— Прекрасно, — повернулся офицер к солдатам и скомандовал: — Сыромятников, начинай!

Сыромятников передал ружье товарищу и, торопливо перекрестившись, схватил Феньку за волосы, отгибая голову назад. […]

Партизанская кровь замитинговала в Илько. Закружилось, завертелось все в глазах.

— Стой! Ваше благородие, скажу…

— Молчи! — отчаянно крикнула Фенька.

— Ваше благородие… Все скажу, я, я …

Разбегаются мысли, как пьяные вожжи. Не соберет Илько мыслей, шатается Илько и видит вдруг: обняла Фенька стражника за шею крепко-накрепко, а другой рукой за зеленый шнур, за кобуру, за наган и — первую пулю в него, в Илько.

В эту минуту в тюрьму ворвался отряд зеленых. Арестанты бежали в горы. Феньку спросили, почему не видно Илько.

Фенька вскинула сползавший с плеча карабин и ответила:

— Загнулся наш Илько. Сердце у него подтаяло.

В огне броду нет.

Мама рассказала:

«Однажды я проснулась среди ночи, Артем сидел за столом, заваленном рукописями. Окликнула его, он обернулся, и я увидела, что он плачет.