Марк Рафалов - Футбол оптом и в розницу Страница 21

Слова из песни, вынесенные мною в заголовок, я впервые услышал в Доме литераторов на просмотре замечательного фильма «Белорусский вокзал». Многие из присутствовавших, а среди них было немало фронтовиков, плакали. Наверное, не только я, но и часть других зрителей тогда не очень вдумывались в слова песни, блестяще исполненной Ниной Ургант. Спустя какое-то время мне и другим ветеранам войны довелось беседовать с блистательным бардом Булатом Шалвовичем Окуджавой, который был автором той песни. Он, на мой взгляд, прекрасно понимал всю кровожадность и цинизм слов: «Мы за ценой не постоим!». Но Окуджава сам прошел войну и писал о ней честно, без эйфоричных воплей. В самом деле, не потому ли мы потеряли 26 миллионов сынов и дочерей, а наши противники фашисты всего шесть, вчетверо меньше? Каждый год, когда мы вновь и вновь торжественно отмечаем святой для нас праздник — День Победы я кроме понятных всем чувств гордости за свою причастность к Великим событиям не только в истории нашей страны, но и всей планеты испытываю горечь невероятных утрат и скорбь по павшим товарищам.

Почему-то мне кажется, что уместнее было бы называть 9 мая Днем памяти и скорби. Я никого не пытаюсь переубедить или заставить верить в свою правоту. По-моему, мой рассказ о событиях 12 декабря 1943 года, в которых я принимал непосредственное участие, может лишь оправдать ход моих мыслей. Но вряд ли способен он переубедить моих оппонентов. Несмотря на то что всем известно: 9 мая — это «Праздник со слезами на глазах».

Уже упоминалось, что город Пустошка был освобожден 27 февраля 1944 года. А весь Пустошкинский район был очищен от фашистов во второй декаде июля того же года. По давно установившейся традиции каждый год, в начале июля, в Пустошке отмечают эти торжественные дни. Так было и в 2004 году, когда город и район праздновали 60-летие своего вызволения от нашествия иноземцев. Естественно, что я, на которого после ухода из жизни нашей боевой подруги Любочки Логуновой возложили обязанности председателя совета ветеранов 119-й Гвардейской дивизии, вместе с тремя однополчанами прибыли на торжества в Пустошку. Впервые меня в такой поездке сопровождала моя Таня. Все было продумано, организовано и умело проведено. Мы посетили несколько захоронений наших солдат, погибших в боях за Пустошку.

Накануне отъезда в Москву мы пошли прогуляться на берег красивейшего озера. Проходя по окраине города мимо деревенского дома, мы встретили пожилую женщину. Улыбчивая хозяйка, как это водится в российских деревнях, поздоровалась с нами. Мы разговорились. На мой традиционно банальный вопрос: «Как жизнь-то?» — наша собеседница смущенно улыбнулась и неожиданно разговорилась. «Жизнь теперь у нас ничего, — отвечала она, — спасибо Адольфу, он здорово выручает теперь нас». Мы оторопели. «При чем здесь Адольф?» — с трудом сообразив, что речь идет о Гитлере, спросил я. И тут наша собеседница поведала, что после оккупации Пустошки она, будучи ребенком, вместе с братом и сестрой была вывезена в Германию, где почти два года провела в неволе. А теперь после соответствующего решения власти Германии им выплачена довольно солидная денежная компенсация за физический и моральный ущерб.

Распрощавшись с еще одной жертвой страшной войны, мы медленно побрели к гостинице. Каждый из нас думал об одном и том же. Неужели не стыдно нашей власти за то, что, получая оскорбительно низкую пенсию, наши великие труженики, вынуждены благодарить Гитлера, который, пленив их, обеспечил им, сам того не желая, более или менее достойную помощь? «Спасибо Адольфу!» — эта фраза неотвязно напоминает нам о встрече в Пустошке и постыдном житье нашем в стране, где, по заверениям властей, все делается для блага людей.

ПОСЛЕ ПОБЕДНЫХ САЛЮТОВ

После второго тяжелого ранения в гортань, полученного мною в бою 12 апреля 1944 года недалеко от Пушкинских Гор, я был самолетом У-2 доставлен в небольшой городок Осташков на озере Селигер.

После сложного, но не очень продолжительного «ремонта», который медики именуют трахеотомией, в июне я был выписан и предпринял попытку догнать свою родную Гвардейскую дивизию. Однако это оказалось делом далеко не простым. Наш 2-й Прибалтийский фронт стремительно наступал, все корпуса, дивизии, бригады находились в постоянном движении, и догнать своих мне никак не удавалось. К тому же резервный полк, в который меня зачислили, то и дело поднимали по тревоге и бросали в бой. А кругом совсем незнакомые ребята, и каждый из нас чувствовал себя весьма неуютно.

Тем не менее победный финиш приближался, и многие части и соединения стали постоянно навещать эмиссары различных военных училищ. Повышенное внимание они уделяли ребятам, имевшим среднее образование. Поэтому меня особенно тщательно обрабатывали с целью направить на учебу в одно из училищ. Но перспективы связать свою судьбу с карьерой офицера меня не привлекали, и я отказывался. Однажды после очень суматошного ночного боя, в котором мы понесли ощутимые потери, меня вызвали в штаб. Там со мной повел беседу майор танковых войск. Он настоятельно предлагал поступать в ЧТТУ — Челябинское танкотехническое училище. Видимо, находясь еще под впечатлением ночных событий и бесплодных попыток догнать своих, я после некоторых колебаний дал согласие стать танкистом.

Итак, теперь мой путь Лежач на Урал. Утром нам предстояло прибыть на железнодорожную станцию Новосокольники. Еще на подходе к ней мы наблюдали сильнейшую бомбардировку станции немецкими самолетами. Когда мы подошли ближе, то стали свидетелями прискорбного зрелища. Все станционные Постройки были разбиты, железнодорожные пути искорежены, а остатки искромсанных вагонов застилали все вокруг. Ко всему прочему выяснилось, что ночью в Новосоколышках остановился эшелон с военнопленными. Когда началась бомбежка, одна из бомб попала в их вагон. Выскочившие оттуда немцы стали разбегаться во все стороны, открывая попутно запоры остальных вагонов. Словом, сотни вражеских солдат в панике метались по станции. Увидев такую картину, молоденькие девчата из располагавшегося в Новосокольниках зенитного дивизиона тоже запаниковали и приняли немецких солдат за парашютистов-десантников. Последовала команда: «Прямой наводкой — огонь!». Словом, их меткие залпы довершили картину страшного хаоса, Начало которому положили воздушные асы врага.

Мы ходили по разбитым путям и понимали, что отъезд на Урал несколько задерживается. А встречавшиеся нам зенитчицы смущенно улыбались, слушая издевательские подковырки будущих танкистов.