Семен Резник - Мечников Страница 21

В Гейдельберге он и Стуарт (тоже бывший лицеист) близко сошлись с Ковалевским.

Во время занятий друзья были неразлучны, но каникулы проводили врозь — кто как мог, в зависимости от средств.

Стуарт денег не считал и беспечно разъезжал по Европе. Ковалевский получал мало, и ему приходилось экономить каждую копейку, дабы иметь возможность работать на море. Ножин не считал денег, как и Стуарт, но по другой причине: мать присылала ему мизерные суммы и так нерегулярно, что считать было почти нечего. Из всех приморских городов он предпочитал Ниццу, где жило много русских семей и можно было перебиваться частными уроками.

Однажды Стуарт нашел его в Ницце больным и сильно ослабевшим от голода. Неспособный к самостоятельной работе, Стуарт как бы нанял себе в руководители Ножина (хотя, возможно, это был удобный способ предложить другу денежную помощь).

Вспыльчивый, болезненный, задиристый, нервный, во всем этом похожий на Мечникова, но еще изломанный перенесенными лишениями, Ножин, как и Мечников, страстно поклонялся Боклю, хотя делал из его книги иные выводы. Если Мечникова Бокль «успокоил», убедив в том, что, занимаясь наукой, он как бы автоматически осчастливливает человечество, то Ножин истолковывал Бокля прямо противоположным образом. Он считал, что коль скоро наука служит прогрессу человечества, то ученый обязан заниматься лишь такими исследованиями, которые приносят немедленную пользу; и не мелочную пользу, а такую, которая прямо открывает дорогу к переустройству мира… Мечников считал, что Ножин оказал большое влияние на формирование взглядов Ковалевского. Так, во всяком случае, истолковывают некоторые комментаторы высказывание Ильи Ильича о том, что «в этом отношении Александр Онуфриевич скорее (чем у своего учителя Лейдига. — С. Р.) мог почерпнуть что-либо среди окружавшей его молодежи».

Правда, другие комментаторы оспаривают такое толкование, но вот в письме к Ковалевскому, написанном в 1888 году, Мечников даже упрекает Александра Онуфриевича, что он не отдает должное памяти Ножина.

В ответ Ковалевский писал:

«Вы меня попрекнули, почему я не упомянул про Ножина, но вы были не правы, т[ак] к[ак] я не имел ни малейших оснований говорить о нем. Если бы только был какой-нибудь повод, то я это бы сделал, т[ак] к[ак] горячо любил Ножина; он, собственно, не имел никакого отношения к моим работам; то же, что он сделал, нисколько не вязалось с сравнительной эмбриологией <…>. Он не мог тогда иметь никаких общих взглядов, так как, кроме гидроид, в широком смысле слова он ничего другого не знал».

Ну, в том, что Ножин не имел общих взглядов, Ковалевский, конечно, не прав. Тут они с Ильей Ильичом о разном говорят. То, что Ковалевский называет в своем письме общими взглядами, для Мечникова и в еще большей мере для Ножина были взгляды частные. Таковых Ножин, во всяком случае в тех областях, в которых работал Ковалевский, не имел. То же, что Мечников разумеет под общими взглядами, для Ковалевского было слишком общим и поэтому бесплодным. Строгий экспериментатор Александр Онуфриевич ценил факты, а не воздушные замки «общих взглядов». Это не значит, конечно, что он не глядел дальше своего микроскопа. Идеи он ценил, но лишь постольку, поскольку их можно было проверить опытом, — в этом и состоял его общий взгляд, бесконечно далекий от общих взглядов Ножина…

Почему же Мечников, ближайший друг Ковалевского, так глубоко заблуждался на этот счет?

Не потому ли, что тяга Ножина к глобальным построениям, столь чуждая Ковалевскому, была близка самому Мечникову, а «общие взгляды» отчаянного нигилиста нашли отзвук в его душе?..

Тут вот что еще любопытно. По уверению Ильи Ильича, на Ковалевского сильно повлияло знакомство с брошюрой Фрица Мюллера «За Дарвина». Биографы Ковалевского доказали, что это не так. В самом деле. Ракообразными, с которыми работал Мюллер, Александр Онуфриевич никогда не занимался. Что же до Мечникова, то чтение Мюллера, как утверждает Ольга Николаевна, «оказало решающее влияние на направление его дальнейших работ». Решающее! Тут опять перенос на Ковалевского того, что он мог бы сказать о самом себе. Похоже, брошюра Мюллера впервые разъяснила Мечникову все значение Дарвиновой теории!

Да, но при чем тут Ножин? А вот при чем. Заглянем-ка еще раз в воспоминания Ильи Ильича о Ковалевском. Он пишет:

«Сильное влияние оказала на него небольшая брошюрка немецкого ученого, давно переселившегося в Бразилию, — Фрица Мюллера, брошюра, вышедшая в 1864 г. и озаглавленная „Fur Darvin“. Сочинение это было вскоре после его появления переведено на русский язык ближайшим другом и сожителем Ковалевского Ножиным».

Тот факт, что Ножин перевел брошюру Мюллера, служит Мечникову как бы лишним подтверждением ее влияния на Ковалевского. А так как склонность Ильи Ильича переносить на других то, что испытал сам, уже не вызывает сомнений, то это значит… Правда, Ольга Николаевна определенно утверждает, что Мечников прочитал Мюллера еще в Гисене. Но Ольга Николаевна не всегда точна в указании дат и географических мест событий. Что, если и на этот раз она допустила неточность? Что, если это Ножин протянул Илье Ильичу брошюру, оказавшую решающее влияние на направление дальнейших работ!..

Брошюра Фрица Мюллера больше всего подкупала тем, что вопреки ее названию автор не спешил с первых же строк высказываться за Дарвина. Тон брошюры был таков, будто автор ведет неторопливую беседу с близким другом, которому рассказывает о своих сомнениях и о том, как различными наблюдениями и опытами он эти сомнения разрешал.

Мюллер предлагал взять семейства одного класса или роды одного крупного семейства, или даже виды обширного рода — и как можно подробнее набросать родословное древо. Что из этого выйдет? Либо схема выстроится, либо нет; в первом случае теория Дарвина будет подтверждена, во втором — опровергнута. Мюллер выбрал ракообразных, потому что их классификация была разработана лучше других групп, и еще потому, что «ни в каком другом случае, как в случае низших ракообразных, мы не испытываем более сильного искушения придать выражениям „родство, происхождение от общей основной формы“ и т. п. значение большее, чем просто образное». «Понятно, никому не приходила мысль, — продолжал Мюллер, имея в виду паразитических раков, — считать занятием, достойным бога, забавляться выдумыванием этих удивительных уродливых форм: их считали утратившими свою прежнюю организацию по их личной вине, подобно Адаму при грехопадении».

И Мюллер набрасывает родословную ракообразных, показывая тем самым справедливость теории Дарвина.