Максим Чертанов - Марк Твен Страница 21

Детские книжки и церковные проповеди учили, что плохой мальчик будет наказан жизнью, а хороший преуспеет; он решил, что пора выводить детей из этого губительного заблуждения, и в 1865 году опубликовал несколько рассказов, в которых разъяснил, как бывает на самом деле; кульминация серии — «Рассказ о дурном мальчике» («The Story of the Bad Little Boy») — появилась в «Калифорниен» под Рождество, когда принято печатать истории о торжестве добра над злом: «Джим этот был словно заговоренный, — только так и можно объяснить то, что ему все сходило с рук. Он даже угостил слона в зоологическом саду куском прессованного жевательного табака — и слон не оторвал ему голову хоботом! Он полез в буфет за мятной настойкой — и не выпил по ошибке азотной кислоты! Стащив у отца ружье, он в праздник пошел охотиться — и не отстрелил себе три или четыре пальца! Однажды, разозлившись, он ударил свою маленькую сестренку кулаком в висок, и — можете себе представить! — девочка не чахла после этого, не умерла в тяжких страданиях, с кроткими словами прощения на устах, удвоив этим муки его разбитого сердца. Нет, она бодро перенесла удар и осталась целехонька. <…> Так он вырос, этот Джим, женился, имел кучу детей и однажды ночью размозжил им всем головы топором. Всякими плутнями и мошенничествами он нажил состояние, и теперь он — самый гнусный и отъявленный негодяй в своей деревне — пользуется всеобщим уважением и стал одним из законодателей штата».

Если ваш ребенок поинтересуется, что же бывает с теми, кто хорошо себя ведет, отошлите его к публикации 1870 года — к «Рассказу о хорошем мальчике»: «Когда он увидел, как Джим Блейк рвет чужие яблоки, и подошел к дереву, чтобы прочесть Джиму рассказ о том, как другой воришка упал с яблони соседа и сломал себе руку, Джим действительно свалился, но не на землю, а на него, Джейкоба, и сломал руку не себе, а ему, а сам остался цел и невредим». В финале всюду сующий свой нос герой оказался взорван динамитом: «Добродетельный мальчик пулей пролетел через крышу и взмыл к небу вместе с останками пятнадцати собак, которые тянулись за ним как хвост за бумажным змеем. Большая часть его, правда, застряла на верхушке дерева в соседнем округе, но все остальное рассеялось по четырем приходам, так что пришлось произвести пять следствий, чтобы установить, мертв он или нет и как все это случилось». Это вам не какой-нибудь «Гарри Поттер» с его слюнявой моралью, не розовые сопли европейской политкорректности, это — настоящая, ядреная американская «чернуха», прародительница «Семейки Адамc»…

Ни у одного крупного юмориста не найдешь столько убийств, сколько у Марка Твена. Трупы он громоздит штабелями, не зная жалости ни к дамам, ни к собакам, ни к младенцам. «Оба пистолета грянули одновременно. Редактор потерял клок волос, а пуля полковника засела в мясистой части моего бедра. Полковнику оцарапало левое плечо. Они опять выстрелили. На этот раз ни тот ни другой из противников не пострадал, а на мою долю кое-что досталось — пуля в плечо. При третьем выстреле оба джентльмена были легко ранены, а мне раздробило запястье. Тут я сказал, что, пожалуй, пойду прогуляться, так как это их личное дело и я считаю неделикатным в него вмешиваться. Однако оба джентльмена убедительно просили меня остаться и уверяли, что я нисколько им не мешаю. Потом, перезаряжая пистолеты, они поговорили о выборах и о видах на урожай, а я начал было перевязывать свои раны. Но они, недолго мешкая, опять открыли оживленную перестрелку, и ни один выстрел не пропал даром. Пять из шести достались на мою долю. Шестой смертельно ранил полковника, который не без юмора заметил, что теперь он должен проститься с нами, так как у него есть дело в городе. Спросив адрес гробовщика, он ушел».

Твен не был родоначальником жанра — он следовал традиции. Черный юмор родился на так называемом фронтире — границе освоенных и диких земель (постоянно смещавшейся). Когда Твен начинал, американский Восток, усвоивший европейскую культуру, был цивильным, приглаженным; грубый старательский Запад рождал столь же грубые шутки. Это не особенность американской культуры, а закономерность, общая для всех: молодому юмору свойствен грубый, жестокий, балаганный характер. Европейский, в том числе русский, юмор когда-то был таким же, но за длительное время между балаганом и появлением газет мы успели изрядно рафинироваться, а в Америке газеты появились раньше, чем родился балаган. Герои этого балаганно-былинного юмора — баснословные силачи, головорезы, карточные шулера — это те же Панчи и Джуди, те же Микулы Селяниновичи и Иваны-дураки, только в ковбойских шляпах; та же и тематика: одного излупили палкой, другому отрезали голову…

Некоторые хорошие мальчики все же умудряются дожить до совершеннолетия, и из них даже получаются священники (как, впрочем, и из плохих). 6−13 мая 1865 года «Калифорниен» разместил первую большую сатирическую вещь Твена о церкви — «Важная переписка» («Important Correspondence»): автор якобы ведет переговоры по поводу вакансии настоятеля собора (имеется в виду англиканская церковь):

«Мое письмо его Преподобию Беркуту: Сан-Франциско, март 1865 г. Дорогой доктор! Мне стало известно, что Вы телеграфировали церковному совету собора Милосердия свой отказ приехать в Сан-Франциско на пост настоятеля, не согласившись на предложенные Вам условия — 7000 долларов в год; в связи с этим я решил сам обратиться к Вам с письмом. Скажу Вам по секрету (это не для разглашения, пусть никто ничего не знает!), собирайте свои манатки и спешите сюда, я устрою все наилучшим образом. Совет схитрил, он понимал, что Вас 7000 долларов не устроят, но он думал, что Вы назначите свою цену и с Вами можно будет поторговаться. Теперь уж я сам займусь этим делом, растормошу всех священников, в результате Вы здесь за полгода заработаете больше, чем в Нью-Йорке за целый год. <…> Во-первых, здесь грандиозное поле действия: грешников — хоть пруд пруди. Достаточно закинуть сеть, и улов Вам обеспечен; просто удивительно — самая что ни на есть скучная, затасканная проповедь пригонит к Вам не меньше полдюжины кающихся. Поверьте, Вас ждет весьма оживленная деятельность при очень скромных усилиях с Вашей стороны». Доктор Беркут благодарил, но отвечал, что уже нашел себе место за 10 тысяч, то же и двое других, кого приглашал автор, зато явилось множество незваных: «Все они будут рады жалованью в 7000 долларов в год».

Издевался над жадными священниками не атеист: в Сан-Франциско Твен вновь стал прихожанином пресвитерианской церкви и высказывал свои сомнения тамошнему пастору, Чарлзу Уодсворту. Он не раз замечал, что сам хотел быть проповедником, многие исследователи полагают, что это говорилось всерьез. Он вспоминал, что перед тем, как принять предложение Ориона ехать в Неваду, выбор был — «тюрьма или пасторство», а в 1862-м, когда начал работать в «Энтерпрайз», — что «никогда не был так близок к тому, чтобы сделаться пастором». В автобиографии писал, что «когда-то играл с идеей» стать священником — не из благочестия, а потому, что «проповедник не мог быть проклят». 19 октября 1865 года писал Ориону: «У меня в жизни было только две амбиции. Одна — водить суда, другая — проповедовать Евангелие. Я преуспел в первом и потерпел неудачу во втором, потому что не смог поддерживать на высоте свои акции на этом рынке, то бишь религии».