Александр Половец - БП. Между прошлым и будущим. Книга 2 Страница 21

— У нас она вышла в издательстве «Международные отношения» в марте прошлого года под другим названием: «Затянувшееся выздоровление». С подзаголовком «Свидетельство очевидца». Я — по совету американских издателей — для английского варианта дописал последнюю главу и два раздела, а примечания вынес в отдельную главу: об институте, биографические сведения, о войне. Я сейчас даже не знаю, есть ли еще в продаже русская книга — наверное, за полтора года ее раскупили.

— Может, есть смысл ее переиздать?

— Вы знаете, это уже будет другая книга. Так я просто и пишу — другую. А вообще, хотелось бы, чтобы вы эту книгу прочли. Мне интересно ваше мнение, — Арбатов придвинул к нашему краю столика толстый том с дарственной надписью — нам обоим сразу. — У меня с собой, — извиняясь, заметил он, — остался один экземпляр. Так вот, я вам скажу: я политически не диссидент — я отношусь к тем, кто считал, что надо реформировать, менять систему изнутри. Хотя я с уважением отношусь ко многим диссидентам и восхищаюсь их смелости. Сахаровым, например. Личных отношений у меня с ним не было, но я преклонялся перед тем, что он сделал.

— Даже тогда, когда его сослали в Горький? Вы когда-нибудь выступали в его защиту? — признаюсь, ответ Арбатова для меня оказался неожиданным: вполне естественным было бы услышать — ну как директор такого-то института мог! А он ответил:

— Знаете, выступал! У меня в русском издании есть об этом, здесь же почему-то это место сократили. В письме Андропову, где я говорил насчет Яковлева H.H. — когда тот заявил, что Сахарова надо оградить от общества. Он, Яковлев, опубликовал тогда гнусную статью, и я об этом писал. Да и в самом начале… не только я, еще группа людей обсуждали вопрос с Брежневым и очень советовали ему встретиться с Сахаровым.

И сперва он к этому склонялся — шел тогда 68-й год. И Суслов поначалу тоже был не против — но так они и не встретились. Личные же отношения у меня с Сахаровым не сложились. Он относился ко мне, я чувствовал, с изрядной осторожностью — поскольку я работал в правительстве.

— Как, по-вашему, будь Суслов жив — возможны были бы при нем перемены, начатые Горбачевым?

Арбатов ответил сразу, почти не задумываясь:

— Нет! Суслов был очень консервативным человеком. При этом он был грамотнее других и лучше разбирался не только в теоретических, но и политических вопросах. Он был у нас верховным жрецом, что ли, марксизма. Потому что, должен вам сказать, — все поколения руководства, они же по-настоящему марксистскую литературу не читали. Брежнев — тот нам просто говорил, когда мы работали с ним: вы уж не вставляйте много цитат из Маркса. В первый период он был откровенным, простым человеком, даже в чем-то очень приятным. «Кто, — говорил он, — поверит, что Леня Брежнев читает Маркса!»

— Говорят, в книге вы пишете что-то вроде: конечно, мол, тяжело было в ссылке Сахарову, и тяжело было в тюрьме Солженицыну, а, думаете, легко было сидеть в приемной у Брежнева?..

— Не совсем так: это, видимо, о том месте, где я пишу, что без этих людей, без их смелости, едва ли были возможны такие перемены. Но при этом никакие перемены не были бы возможны, если бы сотни и тысячи других людей не старались как-то изменить систему изнутри. Тут я имел в виду, хотя не уточнял, имена всех — начиная от Хрущева и до Горбачева, до Ельцина. И людей поменьше, и писателей наших, которые пробивали первые бреши. Прямо накануне путча, например, было открытое письмо Горбачеву: о роли Крючкова и о всех событиях в Прибалтике. Конечно, если бы выиграли путчисты, оно не очень сильно помогло бы подписавшим его. А среди них, кроме меня, были Карякин, С.Федоров, несколько депутатов, и еще — 6 или 7 человек.

— Во всех ваших телевизионных интервью в Америке — и во времена застоя, и при Андропове — вы всегда защищали точку зрения советского правительства. То есть я не помню ни одного интервью, чтобы вы усомнились в правоте правительства! — Баскин сегодня был явно настроен по-боевому.

— Ну, а как вы думаете: возможно ли было мне на американском телевидении высказать сомнение в правоте своего правительства? Но если бы вы внимательно слушали то, что я говорил, вы увидели бы, что я нередко говорил нечто, отличающееся от мнения правительства. Конечно, не так, что, мол, я не согласен здесь с правительством! Но — говорил. И пару раз попадал в неприятную ситуацию.

— Что же — это были не санкционированные заявления?

— Абсолютно! Первый раз мне дали поручение выступать где-то перед международной аудиторией при Горбачеве — когда были встречи в верхах. Это были первые задания. А что-то я просто брал на себя… Но при этом я считал, ну… в общем, я за свою страну был готов…

— И за свою голову, не так ли?..

— Нет, если бы за свою голову — я бы не пошел на телевидение, я бы не стал рисковать, — вскинулся Арбатов. — Потому что никто этого от меня не требовал, и денег я за это не получил. То есть, абсолютно никакого личного интереса не было. Выступая, я всегда старался, как минимум, не врать — но не мог же я выступать против правительства! Это было бы так же, как остаться на Западе для Юрченко… или что-то в этом роде, понимаете?

Мы понимали — и продолжали внимательно слушать собеседника. А он развивал мысль:

— Часто я выражал другое, отличное от официальных установок, мнение и пару раз — я вам уже говорил — делал это на свой страх и риск. И у меня были неприятности: например, когда я сказал, что и у нас есть военно-промышленный комплекс, а не только у американцев. А другой раз — в «Ньюсуике» написал: мой отец участвовал в гражданской войне, но ему повезло — он вернулся, я участвовал во Второй мировой войне — и мне повезло, я вернулся. Но если будет Третья мировая — я уверен: ни мой сын, никто другой с этой войны не вернутся — будет всеобщая гибель. А ведь это были 70-е годы, и у нас тогда была противоположная концепция — что выжить в новой мировой войне можно. Вот тут уж на меня набросились!

Наступило недолгое молчание. Наш собеседник, видимо, начиная уставать, откинулся на спинку кресла и прикрыл глаза. А, может, что-то вспоминал — из того, о чем мы его не успели спросить. Подумав об этом, я обратился к нему снова:

— Георгий Аркадьевич, — спросил я его, — у вас за плечами большая жизнь. Есть ли у вас на памяти что-то из сделанного вами, что вы оцениваете сегодня ошибочным?

Что-то, что вы, будь такая возможность, проиграли бы сегодня заново и по-другому?

Арбатов задумался.

— Я никогда, — после паузы произнес он, — так вопрос перед собой не ставил. Но, по-моему, — с расстановкой продолжал он, — человек просто дурак, если за многие годы, набравшись какого-то опыта, не сделал бы что-то иначе…