Яков Кумок - Губкин Страница 21

В одно прекрасное воскресенье Иван Михайлович, вернувшись из церкви домой, обнаружил следы обыска. Сторож подтвердил: приезжали жандармы. Взбешенный учитель тут же написал на имя министра просвещения графа Делянова прошение об отставке. Ответ прибыл довольно скоро. В нем вежливо напоминалось, что за стипендию, полученную во время учебы в семинарии, господин Губкин обязан прослужить народным учителем пять лет.

Едва дождавшись каникул, Иван уехал в Поздняково. Он взял с собой все свои вещи, словно не собирался возвращаться. Среди них был и дубленый полушубок, приобретенный зимой. Бабушка с гордостью демонстрировала его односельчанам, как знак преуспевания любимого внука. «А сколько получает, знаете? — с гордостью спрашивала она. — Шестнадцать Рублей шестьдесят шесть копеек в каждый месяц!» Из заработанных денег истратил Иван мало, привез домой восемьдесят рублей, почти столько же, сколько привозил отец из Астрахани.

Все лето работал он как заправский крестьянин. Пахал, косил, подмазывал колеса у телеги, налаживал соху, отбивал косы. «Ловкостью в крестьянской работе я утешал своих родителей и особенно бабушку».

Однако между собой поговаривали домашние, что он тоскует, что-то стронулось в душе его…

Глава 16

Как ни бодрился Иван, прощание вышло невеселым. Один отец, кажется, ничего не замечал. «Ехать не путем, погонять не кнутом! Ну, сынок, долгие проводы того… а я за тебя спокоен». Обнял; поцеловались троекратно; Иван ощутил сухой, милый с детства запах его бороды. Поседела борода-то… Поработали над ней годы; да и только ли над ней? Согнули плечи, нитяной переплет морщин бросили на лоб, и вся фигура отца получила какое-то старческое благочестие. В душе своей он, видно, считал далекую службу сына за некий отхожий промысел. Что ж, сам он всю жизнь далеко ходил, теперь вот и сын… Принаряженные и подвыпившие мать, бабушка и тетка всплакнули. Семейною гурьбой вышли на улицу, где ждала нанятая повозка.

В Мещерском крае есть села как бы притаившиеся, спрятавшиеся, будто бежали от погони, притулились в лощинке и настороженно притихли. Избы в тесном кружке, и сады не украшают их, а прикрывают. Жайское — из таких. Губкин добрался до него за полночь; собаки облаяли его с яростной приглушенностью. Вошел в свою каморку. За перегородкой зашевелился сторож.

— Иван Михайлович, никак?

— Ну!

— Стало быть, приехали?

Хотел, видно, встать, покряхтел, поворочался да и затих. Иван запалил спичку. Книги! Стопки книг — на тех самых местах, на которых он их оставил. Спичка погасла. Чувство одиночества охватило его. Никто не заходил в его комнатенку. Никто не притрагивался к книгам. На них, наверное, слой пыли. И не с кем поговорить о книгах. Тогда нужно ли их читать? И неужели вся жизнь теперь обреченно замкнулась в кругу забот, невыполнимых желаний… женится небось, домик поставит! «Почтенное дело», — как говорит Быков.

Впрочем, наутро дурное настроение развеялось. Узнав о приезде, в комнату набились ребятишки; вышел с ними за тын, и по степенно-долгому наклону головы, который отпустила ему баба, шедшая с коромыслом на плечах, по рукопожатиям мужиков нельзя было не догадаться, что его в селе ждали.

И потекли обыдни: уроки, детские каракули, вечерние бдения, прогулки. Иногда прибегали соседи с жалобами или просьбой разрешить споры. За лето, за три месяца его отсутствия, что-то в медлительном сознании жайцев созрело, и слово «учитель» приобрело глубокий смысл. Чаще просьбы были такие: «Михаилыч, пособи огородную вошь извести, картошку начисто как есть пожрала», или: «Почему вода в колодце схлынула? Куда? Помоги». Михаилыч шел, заглядывал в таинственное нутро колодца. Там что-то невидимо булькало, чавкало, несло тиной из глубины. Ну что посоветовать, право? Прочистить. Хозяин, обвязанный веревкой, спускался по срубу, чистил, и вода набегала. Откуда? Откуда она вообще, подземная вода?

И почему на вкус она разная в разных местах? За околицей зиял овраг, из крутобокого склона его хлестал родничок. Вода в нем холодна и жестковата. У Лузановых, их хата под самым холмом, вода в колодце всегда высоко держится, отчего бы так? Им и вороток не нужен, черпать ведром можно прямо с земли. Где бы об этом прочитать? Губкин перебрал свои книжные запасы. Фон Котт. «Геология». (Ивану Михайловичу не очень повезло: книжица фон Котта не лучшая даже из тех немногих, что имелись в то время в России по данному вопросу. «История Земли» Боммели, двухтомник «Земля» Рулье — более основательные и занимательные труды. Повезло посредственному немецкому популяризатору, его брошюра пробудила интерес к эволюции планеты у будущего великого ученого. Внимание, важнейший момент биографии!)

В другой раз Губкин раскрыл фон Котта вот по какому поводу. В романах, которые он тогда читал, частенько описывались драгоценности. Алмазы, бриллианты, рубины, сапфиры, изумруды, топазы… Он никогда их не видел и наивно считал произведениями рук человеческих. А они произрастают в недрах. Сверкающий алмаз, черный антрацит и пачкающий графит — суть един углерод в трех лицах! Как это? Не прибавив ни атома чужого, природа лепит из одного и того же элемента столь разноликие вещества! Помнится, бабушка, рассказывая сказки, тоже упоминала ценные каменья, но называла их по-старинному: измарагд — изумруд, червчат — рубин, достокан — горный хрусталь. Красивые имена! Из-ма-рагд…

Оказывается, ручеек, плещущийся по оврагу, маленькая веточка подземной реки. Воды подземные тяжело волнуются в озерах, катятся по уклонам, ревут на перекатах, водопадах — своих, подземных, — и, может быть, своя подземная живность невиданных форм обитает в них? Спуститься бы туда… Оказывается, мелок, которым он пишет на классной доске, кусочек кладбища! Скорбное захоронение каких-то фораминифер, каких-то кокколитофорид, когда-то плававших в море, поедавших водоросли, пугавших друг друга и в медленном кружении падавших на дно, на вечный покой. И медленно, медленно заносило трупики мутью, которую приволокли бог знает из какой дали сначала дождевые струи, потом ручьи, потоки… А на суше неуклюжей и спорой побежкой, пригибая длинные шеи с лохмотьями толстой сизой кожи, передвигались ящеры; и если бы вздумалось такому ящеру остановиться около школы, то хвост его далеко за хату Строминых уходил бы, а взмахни он этим хвостом, то, почитай, полдеревни и смахнул бы!

(Гигантские ящеры мелового периода, хищники цератозавры, растительноядные стегозавры пользовались особенным вниманием популяризаторов прошлого столетия. Габариты! Современные сумчатые не менее, а может быть, и более диковинные существа.) Мир вдруг получил временную выпуклость, четвертое измерение, наука представила пораженному Ивану Губкину каждую травинку, ложбинку, червячка всякого во временной протяженности. Наскоро похлебав щей из чугунка, спешит он в лес, минуя болотце, заросшее лилиями и кугой и кишащее гадюками, минуя просеку, прорубленную еще в екатерининское правление для какого-то немца-помещика, хотевшего построить себе в чаще дом. Каплет мелкий дождик. Справа открывается скошенный луг, жухлый, щетинистый; слева овальная полянка с растущими на ней папоротниками; осины окружают поляну. И воображение, уже подготовленное чтением Спенсера и Дарвина к способности находить в природе эволюционные связи, рисует ему папоротниковый лес. На качающихся ветвях-опахалах сидят стрекозы размером с добрую ворону. В воздухе сладковатый запах гниения. Век сотворения каменного угля.