Валентин Пушкин - Из единой любви к Отечеству Страница 21

* * *

Опустела площадь, разошлись по бивуакам полки и дружины, заполыхали костры, зазвучали песни.

Федора побрела по дороге к обозу. Никогда она не чувствовала себя такой одинокой, как в этот победный день. Никто не подошел к ней, никто ни о чем не спросил. Рябинин пал у раз, она видела, как двое спешенных гродненцев бережно несли штабс-капитана, будто опасаясь потревожить его вечный сон. Его кудри сбились на лбу, и из них ручейком стекала тонкая струйка крови.

Федора вздрогнула, услышав за спиной тяжелое дыхание, оглянулась.

Это был Степан Железнов. Федора вскинула руки и обвила его шею.

- Жив?!

- Господь миловал на сей раз. Ну, а ты как? Понятна обида твоя. Не до тебя нонче. Помышляют командиры за Двину гнать француза, а между нами разговор идет, что и Москву наши назад у Наполеона отбили. Вот ведь каково образовалось. Теперь наш черед их гнать в землю ихнюю.

- Жаль, что без меня завершат войну, - вздохнула Федора. - А я бы сгодилась еще. Я ведь за ранеными могла бы ходить. По хозяйству военному услужила бы.

- Что ж поделать, война - она для мужиков, - принялся утешать женщину Степан. - Но ничего! Как только добьем француза, приезжай в Питер. Спросишь на Литейном Железновых. Нас там всяк знает. Да вот еще, возьми от меня деньжонок малость, авось пригодятся, я без них обойдусь. Жив буду, заработаю.

- Спасибо тебе за доброту. Надеялась я за труды свои свободу обрести, но, видать, не судьбина.

- Погоди плакаться. Войну докончим, государь не обойдет в довроте своей народ.

- Дай тому господь!

- Что же ты станешь делать?

- Пойду с ребятишками в Погирщину, барин там добрая, в обиду не давал, да и жилось мне у него не худо... Ну, прощовай. Храни тебя господь.

- Прощай, Федорушка.

Еще, три дня провыв корпус Витгенштейна в Полоцке n. торжественного молебна выступил из города по наведенным через Дайну мостам.

Федора с ребятишками стояла на берегу и наблюдала, как один за другим подходили к переправе батальоны, дружинники, конники, артиллерия. И вдруг услышала песню. Сказывал ей Степан, что на взятие Полоцка в их дружине сочинили слова и тут же подобрали мотив, задорный, удалой, с присвистом.

Чудо новое свершили

С Витгенштейном русский дух,

Штурмом Полоцк покорили,

Разнесли врагов как пух.

Как из рвов и из окопов

Сен-Сир лыжи навострил.

Витгенштейн - другой Суворов,

Полоцк - новый Измаил.

Федора стояла на берегу до. тех пор, пока последняя обозная повозка, неуклюже переваливаясь с боку на бок, не переехала по мосту.

- Неужто Федора! - воскликнул Герасим. - Барин, Григорий Алексеевич! Взгляните, кто к нам пожаловал! А мы тебя отпевать собирались. Сказывали, тебя в сражении видели. Грохот великий до нас доносился, известие пришло, что полегло наших множество. Вспоминал тебя барин. По секрету скажу, Глафиру Разжаловал из фавору. Во злобе глубокой пребывал. Теперь твое Место свободное. К-хи, к-хи!

Звонкая оплеуха прервала смех телохранителя Глазки.

- Это ты чево... Ты это брось. Ты это руки в ход не пущай. А то не ровен час рассерчаю, - выдохнул Герасим, обдав Федору устоявшимся перегаром.

- Ну право, не везет тебе, Герасим, по взаимности, - проговорил усмехаясь барин, выходя на крыльцо. - Поди прочь! А тебе, Федорушка, рад, от души рад благополучному твоему возвращению, и детишек твоих рад видеть в целости и невредимости. Место твое никем ныне не занятое. Можешь располагаться там же. Жду и рассказов от тебя о событиях героических, Усталость вижу на лице твоем. Ступай отдохни, а после потолкуем. Просьбы какие будут, непременно исполню.

* * *

Два года Федора начинала день с одной и той же просьбы, от которой Глазку покрывала испарина дать ей вольную. Но Глазка пытался свести разговор к шутке или надолго уходил в себя, отгородившись стеной видимой неприступности.

Долгожданной свободы не получила ни Федора, ни другие из подданных русского императора. А Глазку чествовали так, будто он сам лично пробирался в осажденный город и, рискуя собой, доставлял русскому командованию важные сведения, Он, не замечавший ранее за собой способностей рассказчика, переходя на шепот, нагонял на слушателей таинственность, то внезапно возвышал голос, приводил их в восторг своей решительностью и умением найти выход почти в безнадежной ситуации. О Федоре в этих рассказах упоминалось лишь вскользь. Витебский генерал-губернатор жаловал его почестями. Деньги Рябинина, пущенные в оборот, приносили немалый доход, имение росло и процветало. Неизвестно, сколько бы продолжалось такое бытие, но однажды он получил письмо, угрожающий тон которого не сулил ему ничего хорошего.

"Милостивый государь! - обращался к нему генерал Сухозанет. - Прослышал я от многих, что вы за труды, взятые на себя в годину нашествия, имеете благодарственное отношение соседей и начальства. Но с каких пор вы, сударь, имеете возможность распоряжаться чужой славой? Федора Миронова с малых лег была у меня в услужении и ни у кого другого, и содеянное ею принадлежит по праву мне. Письменных доказательств по причине сожжения бумаг я не имею, но всяк знает, что она ходила за моими дочерьми и содержала дом. Вы поступили бесчестно, и кроме как отдачи ее назад, я мог бы потребовать удовлетворения, но ограничусь одним - возвратом ее к прежнему месту прерывания и искренним вашим заверением, что никогда более не станете упоминать о ней как о вашей подданной и заслуг себе, о которых вы изволите трубить в окрестностях, не приписывать. В противном случае я вынужден обратиться в сенат и открыть подлинную правду".

Глазка, прочтя письмо, сделался чернее тучи и сорвал гнев на первой попавшей под руку жертве. Желанная награда уплывала из рук, и это было настолько очевидно, что он даже не вышел на крыльцо, когда от дома отъехала телега, на которой с детьми и небогатыми пожитками уезжала Федора к своему прежнему господину. Но даже Глазка не мог подозревать, что отправляет ее совсем не к тому, от кого получил угрожающее послание. Сухозанет в пылу азарта проиграл имение в карты генерал-провиантмейстеру Лабе, в свою очередь, изрядно задолжавшему казне. На имение был наложен арест.

В один из ноябрьских дней к барскому особняку подъехала карета, сопровождаемая парой конных жандармов. Из кареты вышел генерал и, зябко кутаясь в медвежью доху, проследовал в дом и расположился в гостиной у камина. Он мельком взглянул на выстроившихся в шеренгу обитателей особняка и, обратившись к жандарму, сказал:

- Ну что ж, приступим к описи. Есть кто из вас, кто может показать нам дом?

- Я, ваша светлость, - ответила одна из женщин и сделала легкий поклон.

Генерал от неожиданности отпрянул в кресле.