Джованни Казанова - История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 5 Страница 21

«Дорогой друг, уже поздно. Выходите. Приходите обедать к г-ну Корнеману, и будьте уверены, что в течение нескольких недель мы оба сможем одержать над собой большую победу. Наша любовь останется лишь в нашей памяти. Прошу вас больше мне не писать».

Я был в отчаянии. Этот отказ в сочетании с более чем жестоким приказом больше ей не писать привел меня в ярость. Я уверился, что ее непостоянная душа стала влюблена в торговца… Эта мысль внушила мне желание пойти и убить его. Сотни мрачных способов выполнить мой бесчестный проект толпой проносились в моем влюбленном воображении, ревнивом, воспаленном, обуреваемом гневом и позорной досадой. Этот ангел мне казался чудовищем, которое я должен ненавидеть, либо неверной, которую я должен покарать. Я подумывал о суровых средствах и, вопреки тому, что мне это казалось подлым, я бы, не колеблясь, убил ее. Я решился пойти найти жениха, который остановился у Корнемана, чтобы разъяснить ему все, что произошло между девушкой и мной, и если этого окажется недостаточно, чтобы заставить его забыть свой проект женитьбы на ней, заявить ему, что один из нас должен умереть, и, наконец, убить его, если он отбросит мой вызов.

Вполне решившись последовать моему ужасному плану, о котором я теперь не могу вспомнить без стыда, я поел с волчьим аппетитом, лег в постель и проспал глубоким сном всю ночь. Пробудившись, я нашел свое состояние без изменений. Я оделся, положил заряженные пистолеты в карманы и направился к Корнеману, на улицу Гренье-Сен-Лазар. Мой соперник спал. Я жду. Четверть часа спустя я вижу его передо мной с распростертыми объятиями. Он меня обнимает; он говорит, что ждал этого визита, потому что, видя меня в качестве друга его невесты, он должен был догадаться и о других чувствах к ней, обуревавших меня, и что он вполне будет сочувствовать ее мнению обо мне.

Физиономия этого благородного человека, его открытый вид, сила его слов неожиданно лишили меня решимости говорить с ним так, как я хотел. Я стал краток, Я не знал, что ему сказать. К счастью, он дал мне время прийти в себя. Он говорил со мной добрую четверть часа, пока не пришел г-н Корнеман и нам не принесли кофе. Когда я должен был, наконец, что-то ему сказать, я говорил только вежливые слова.

Выйдя из этого дома совсем другим, чем когда я в него вошел, я ощутил себя пораженным, не только обрадованным, что не последовал своему проекту, но пристыженным и униженным тем, что лишь благодаря случаю я не стал злодеем, подлецом. Я встретился с моим братом и, проведя утро с ним, я отвел его обедать к Сильвии, где оставался вплоть до полуночи. Я увидел, что ее дочь — это та, что заставит меня забыть м-ль де ла М-р, которую я не мог больше видеть вплоть до ее свадьбы.

На другой день я сложил в шляпную коробку весь свой необходимый багаж и направился в Версаль беседовать с министрами.

Глава IV

Аббат де Лавиль. Аббат Галиани. Характер неаполитанского диалекта. Я отправляюсь в Дюнкерк, с секретной миссией. Я получаю искомое. Я возвращаюсь в Париж дорогой через Амьен. Мои довольно комичные выходки. Г-н де ла Бретоньер. Мой доклад нравится. Я получаю пятьсот луи. Размышления.

Министр иностранных дел спросил меня, не склонен ли я и не чувствую ли в себе способностей к секретным поручениям. Я ответил, что чувствую склонность ко всему, что представляется мне порядочным, дает возможность заработать денег, а что касается таланта, то оставляю это на его усмотрение. Он сказал мне переговорить с аббатом де Лавиль.

Этот аббат, первый помощник, был человек холодный, глубокий политик, душа своего департамента, где совершались важные дела. Он хорошо послужил государству, будучи управляющим делами посольства в Гааге, признательный король, в благодарность, дал ему аббатство, которое он и получил в день своей смерти. Получилось немного слишком поздно. Наследником всего того, что он получил, явился Гарнье, человек случая, который был поваром г-на д'Аржансон и стал весьма богатым человеком, извлекши пользу из дружбы, которую аббат де Лавиль всегда к нему питал. Эти два друга примерно одного возраста оставили у нотариуса свои завещания, в которых каждый из них завещал другому все свое состояние. Соответственно, тот, кто пережил другого, был Гарнье.

Итак, этот аббат, изложив мне краткую диссертацию о природе секретных поручений и об осторожности, которую должны соблюдать те, кто этим занимается, сказал, что прежде всего должен разъяснить мне, что из себя представляет некое дело, на которое я могу согласиться, и приглашает меня пообедать. Я познакомился за столом с аббатом Галиани, секретарем посольства Неаполя. Он был братом маркиза, о котором я говорил, когда описывал мое путешествие в эту страну. Этот аббат был весьма умен. Он обладал в высшей степени талантом придавать всему, что он говорил самого серьезного, комическую окраску, притом без всякого смеха, говоря превосходно по-французски, с легким неаполитанским акцентом, что делало его ценимым во всякой компании. Аббат де Лавиль сказал ему, что г-ну де Вольтеру понравилось, как он перевел его «Генриаду» неаполитанскими стихами, так, что вызывал смех у читателей. Тот ответил, что Вольтер ошибся, потому что такова природа неаполитанского языка, на который невозможно переложить стихи, не вызывая смеха.

— Представьте себе, — сказал он, — что мы бы имели перевод Библии и Илиады, и они вызывали бы смех.

— Оставим в стороне Библию, но относительно Илиады я удивлен.

Возвратившись в Париж накануне отъезда м-ль де ла М-р, ставшей м-м П., я не мог себе отказать пойти к м-м XXХ, чтобы принести той свои поздравления и пожелать ей хорошего путешествия. Ее непринужденный и удовлетворенный вид, вместо того, чтобы меня уколоть, мне понравился. Явный знак моего выздоровления. Мы поговорили без малейшей враждебности. Ее муж показался мне очень достойным человеком. Отвечая на его авансы, я предложил нанести ему визит в Дюнкерке, без намерения сдержать свое слово, но я его сдержал. Итак, Тирета остался один со своей куколкой, чья привязанность становилась с каждым днем все более безумной.

В спокойствии души я продолжал питать чистую любовь к Манон Баллетти, которая ежедневно демонстрировала мне все новые знаки своей сердечной привязанности. Дружба и уважение, которые привязывали меня к ее семье, удерживали меня от всякого намерения ее соблазнить, но, делаясь день ото дня все более в нее влюбленным и не думая просить ее в жены, я не вдумывался, какова же может быть моя цель. В начале мая аббат де Берни написал мне явиться в Версаль переговорить с аббатом де Лавиль. Этот аббат спросил, не буду ли я любезен посетить восемь-десять военных кораблей, стоящих на рейде Дюнкерка, чтобы познакомиться с офицерами, которые ими командуют, с тем, чтобы быть в состоянии сделать ему доклад обо всем, что касается их снабжения, численности матросов, разного рода боеприпасов, управления и полиции. Я ответил, что могу провести такое исследование и по возвращении подам ему письменный рапорт, и что он сам скажет, хорошо ли я справился с поручением.