Шарль Митчи - Тамбов. Хроника плена. Воспоминания Страница 22

Мы предупреждаем их, что решили дезертировать и перейти к русским и намереваемся сделать это без единого выстрела. Чтобы пресечь любые попытки сопротивления, один из наших эльзасцев становится позади них, держа палец на гашетке заряженной винтовки. По мере приближения к лесу наши два фрица начинают заметно нервничать. За ними всё время надо следить, между тем не переставая наблюдать за опушкой леса.

Вдруг, выйдя из-за кустов, за которыми мы прятались, мы видим в четырёх сотнях метров от нас хижину, крытую соломой, перед которой смутно виднеются несколько человеческих фигур. Немецкие солдаты, или русские, или всё же партизаны? С такого расстояния на исходе дня определить трудно. Мы всё так же продолжаем продвигаться вперед, используя редкие кусты и неровности, чтобы прятаться. Подойдя к хижине метров на сто, мы понимаем, что эти люди не в униформе, но вооружены. Сомнений нет: это партизаны! У нас больше нет выбора, надо продолжать идти, так как нас, несмотря на сумерки, конечно уже заметили из-за нашей тёмной униформы, так выделявшейся на белом снегу. Что они с нами сделают? Перестреляют как кроликов? Так уже не раз бывало.

Посоветовавшись с товарищами, я взял себя в руки и продолжил идти вперёд, один, в то время как остальные не спускали глаз с немцев. Я был всего в сорока метрах от дома. Размахнувшись, я отбросил винтовку на несколько метров, показывая этим, что я сдаюсь. Партизаны (их было пятеро или шестеро), которые внимательно следили за моими движениями, сделали мне знак, чтобы я подобрал оружие и отдал им. Я сделал это. За мной последовали мои товарищи и двое немцев. Настал самый ужасный, самый тяжёлый момент. Мы дрожали от страха. Никогда в жизни я так не боялся, как в эту минуту! Что нас ждёт? В голове одна мысль: лишь бы это кончилось поскорее. Тут партизаны опустили оружие и повесили на плечо. Первый взял мою винтовку, отвёл затвор и заглянул в дуло, чтобы проверить, нет ли в стволе следов пороха. Он блестел, как серебро! То же самое было с оружием моих эльзасских друзей. Это было неопровержимым доказательством того, что мы не стреляли! К несчастью, про оружие наших немцев нельзя было сказать то же самое. Тот, кто, без сомнения, был начальником партизан, вдруг помрачнел. Он посмотрел немцам в глаза, бросил несколько фраз (которые мы, естественно, не поняли) и дал им знак следовать за собой. Он повёл их в лес за домом. Через несколько минут в тишине раздались выстрелы. Двоих немцев мы больше не видели.

Тем временем вокруг нас развернулось настоящее представление. Остальные партизаны накинулись на нас, как дикие звери, но не для того, чтобы как-то нам навредить, а чтобы отобрать всё, что у нас было. Первое, что они сделали, — схватили нас за левое запястье, чтобы прибрать к рукам наши часы. Их движения были настолько ловки и точны, что было очевидно — эту операцию они проделывали уже десятки раз. У одного из партизан на предплечье было уже пять или шесть пар! Потом они пришли в восторг от бензиновых зажигалок, найденных в карманах у моих товарищей. Они не знали других зажигалок, кроме допотопных — кусочек стали, которым надо было бить по кремню, чтобы зажечь кусочек трута! Что же касается меня, то у меня, естественно, тут же отобрали буханку хлеба и фляжку с водкой. Потом они обшарили мои карманы и завладели моим бумажником, в котором они среди прочего нашли фотографии нашей квартиры в Сульцерене, сделанные господином Граффом (нашим другом, которого мы в шутку величали графом) в начале войны. Там они увидели всю нашу обстановку — столовую, спальню, гостиную с пианино и т. д. «Kapitalist! Kapitalist!» — закричали они в один голос! Симпатичнее от этого я в их глазах не стал.

Между тем наступила глубокая ночь. Один из партизан повёл нас на мрачную прогулку по чёрному лесу до деревни, где располагалась русская регулярная часть. К счастью, идти было недалеко. Мы остановились во дворе большого деревянного дома, где расположился штаб. Примерно через час ожидания нам приказали войти в дом. Мы шли по длинному коридору в полной темноте, без всякого освещения. Десятки рук принялись нас ощупывать, рыться в карманах в поисках того, что ещё не было украдено. У меня взять было больше нечего, но они тянули меня за пальцы, чтобы снять обручальное кольцо и перстень с печаткой. Чтобы спасти их, я изо всех сил сжал пальцы, но стало понятно, что надо будет придумать более надёжное средство скрыть их от завистливых взглядов русских, падких на всё, что блестит. В конце коридора открылась дверь, и мы вошли в хорошо освещённую комнату. За длинным столом сидели несколько офицеров, которые допрашивали стоящих перед ними пленных немцев. Через несколько минут настала наша очередь. Среди десятка немцев я был единственным эльзасцем. Я попытался объяснить свою ситуацию ближайшему ко мне офицеру с помощью единственных трёх русских слов, которые знал: «Niet Niemski, Franzouski!» («Не немец, француз!»)

Мне повезло, он понял. Он усадил меня (другие пленные оставались стоять в течение всего допроса) перед молодым капитаном, без сомнения, евреем, прекрасно говорившим по-французски, который тут же начал спрашивать меня: какой полк? какая рота? каким вооружением располагает подразделение? и так далее. Я охотно и без зазрения совести выложил ему все те скудные сведения, которыми располагал. Ведь я оказался перед союзниками, которые помогут нам избавиться от фашистского ига! Официальная часть допроса завершилась. Капитан достал из кармана пачку и предложил мне сигарету, к большой зависти остальных пленных. Я вежливо отказался, объяснив, что не курю. Тогда он спросил, как получилось, что на мне немецкая униформа. Я вкратце объяснил, что случилось с нами, эльзасцами, после поражения 1940 года: наша провинция была просто-напросто аннексирована немцами с грубым нарушением международного права, а затем начиная с 1942 года всех молодых эльзасцев, родившихся между 1912 и 1927 годами, насильно призвали в немецкую армию. Он был явно культурным человеком — как минимум он знал, что такое Эльзас (я не могу сказать того же о большинстве русских, которые нам встретятся потом). Ещё я рассказал ему, что был аспирантом французской армии и что в июне 1943 года, перед моим призывом в немецкую армию, мы с женой решили, что при первой же возможности я дезертирую, чтобы перейти к русским, которые, конечно, пошлют меня в Алжир, чтобы я мог присоединиться к французской армии и принять участие в борьбе против захватчиков. Услышав это, он достал из кармана блокнот, вырвал листок, написал на нём несколько строк и отдал мне записку: «Бережно храните её, это всё, что я могу для вас сделать. Она удостоверяет, что вы дезертир, и просит русское командование рассматривать вас как офицера. Вас не будут заставлять работать и у вас будет право на некоторые преимущества, положенные вашему чину согласно Женевской конвенции». Затем он сам отвёл меня во двор и передал солдату, которому было поручено отвести меня в соседнюю избу.