Николай Раевский - Пушкин и Александрина. Запретная любовь поэта Страница 22

Совсем недавно опубликованные И. Ободовской и М. Дементьевым письма из-за границы Екатерины Николаевны, Дантеса и Луи Геккерна позволяют, однако, думать, что злополучный портрет Дантеса попал в замок Бродзяны совершенно другим путем. Оказалось, что Екатерина Николаевна находилась в очень дружеских отношениях с первой женой Фризенгофа Натальей Ивановной Ксавье де Местр.

После того как барон Луи Геккерн, после длительной опалы, был, наконец, аккредитован при венском дворе и поселился в Вене, он пригласил к себе на всю зиму Дантеса с семьей. Из писем Екатерины Николаевны брату Дмитрию этого периода мы можем догадаться, что положение четы Дантес-Теккерн в венском обществе было весьма щекотливым. Убийцу Пушкина, по всей видимости, не желали принимать в высшем обществе.

«Мы не увидим госпожи Дантес, она не будет бывать в свете и в особенности у меня, так как она знает, что я смотрела бы на ее мужа с отвращением. Геккерн также не появляется, его даже редко видим среди его товарищей. Он носит теперь имя барона Жоржа де Геккерна» – эти слова принадлежат графине Д. Ф. Фикельмон, о которой я буду говорить очень подробно в следующем очерке.

Известны всего два письма Екатерины Николаевны из Вены, и в обоих она сообщает, что ни она, ни Дантес в свете не бывают, но зато ежедневно встречаются с семьей австрийского дипломата барона Густава Фризенгофа. Его первая жена Наталья Ивановна Ксавье де Местр, как я уже упомянул, находилась в родственных отношениях с Гончаровыми.

«Я веду здесь жизнь очень тихую и вздыхаю по своей Эльзасской долине, куда рассчитываю вернуться весной, – пишет Екатерина Николаевна. – Я совсем не бываю в свете, муж и я находим это скучным; здесь у нас есть маленький круг приятных знакомых, и этого нам достаточно. Иногда я хожу в театр, в оперу, она здесь неплохая, у нас там абонирована ложа. Я каждый день встречаюсь с Фризенгофами, мы очень дружны с ними. Натали очень милая, занимательная, очень веселая и добрая женщина».

Таким образом, является очень правдоподобным, что именно в память об этой дружбе, особенно ценной в атмосфере всеобщего недружелюбия, Дантес мог подарить несколько позже свой портрет чете Фризенгоф. И если так, что, повторяю, весьма и весьма возможно, то никакого отношения к портрету Дантеса Александра

Николаевна не имела. Все объясняется просто: став второй женой Фризенгофа, Александра Николаевна не сочла возможным или нужным менять что-либо в сложившейся при Наталье Ивановне обстановке замка. Известно также, что Александра Николаевна в свое время очень ее любила и во время смертельной болезни Натальи Ивановны самоотверженно за нею ухаживала. Все портреты первой жены своего мужа она также тщательно сохранила, и они дошли до наших дней.

Но как бы там ни было, Александре Николаевне приходилось постоянно видеть перед собой портрет убийцы любимого ею поэта, и можно только представить, какие сложные чувства владели ею при виде этого портрета.

В письмах Екатерины Николаевны из-за границы мы находим еще одно подтверждение невозможности встречи Дантеса с Александрой Николаевной или Натальей Николаевной. Оказалось, что обе сестры, и Наталья Николаевна и Александра Николаевна, не только не желали встречаться с Дантесом, но даже навсегда порвали всякие связи со старшей сестрой – женой убийцы Пушкина.

В первое время, оказавшись на чужбине, Екатерина Николаевна пыталась писать сестрам, но письма неизменно оставались без ответа. О жизни сестер баронесса Дантес-Геккерн узнавала только из третьих рук. Не сразу ей стало известно и о смерти тетки Загряжской, которая также прекратила всякие отношения с племянницей.

Вопреки мнению Щеголева, считавшего, что «деяние Жоржа Дантеса не диктовало Гончаровым никакой сдержки в отношениях к убийце Пушкина», письма из-за границы подтверждают обратное – все Гончаровы не желали поддерживать какую-либо связь с женой убийцы Пушкина (за исключением матери Натальи Ивановны и брата Дмитрия, и то очень непрочную).

Печатается по: Н. Раевский. Портреты заговорили. М., 1978.

1 Бывший учитель детей Н. Г. Ольденбургской Пауль Геннрих говорит о своей книге «Erinnerungen aus meinem Leben» («Воспоминания из моей жизни»), что власти великого герцогства Ольденбургского не только не признавали за Натальей Густавовной права на герцогский титул, а за ее детьми права на титул принцев, но неоднократно, хотя и безуспешно, пытались добиться дипломатическим путем соответствующего запрещения и в Австро-Венгрии, куда герцог переселился после женитьбы.

2 Впоследствии выяснилось, что после отъезда из России супруги Фризенгоф, по крайней мере некоторое время, постоянно жили в Вене, а после замужества дочери – в замке Эрлаа близ австрийской столицы. Бродзяны при жизни барона Фризенгофа являлись летней резиденцией.

3 В 1826 году ей было выдано 30 тысяч руб. (ассигнациями), детям на их особые расходы – 1200 руб. и на покупку провизии в доме Натальи Ивановны – 2160 руб., а всего 33 360 руб. (Лет. ГЛМ, с. 400).

По архивным данным, опубликованным М. Яшиным, «… Наталья Ивановна получала ежегодно от Афанасия Николаевича по 40 000 рублей» (М. Яшин. Пушкин и Гончаровы. – «Звезда», 1964, № 8, с. 171–172).

В 1823 году Н. И. Гончарова наследовала значительную часть Яропольца – богатого, но обремененного долгами имения ее отца Ивана Александровича Загряжского. На ее долю пришлось 1396 душ крестьян, приписанных к этому имению.

4 То же впечатление создается при чтении писем Александры Николаевны, опубликованных М. Яшиным («Пушкин и Гончаровы». – «Звезда», 1964, № 8, с. 182–189).

Но в этих более поздних письмах у 24-летней девушки, которой упорно не удается устроить свою судьбу, уже чувствуется большая и глубокая горечь. В июле 1835 года в письме к своему обычному корреспонденту, брату Дмитрию, любительница лошадей и отважная наездница говорит о себе в довольно неожиданном плане: «Одна моя Ласточка умна, за то прошу и беречь, не то избави боже. Никакой свадьбы. Пусть она следует примеру своей хозяйки. А что? Пора, пора! а пора прошла, того и гляди поседеешь». В начале сентября того же года: «Знаешь ли ты – я не удивлюсь, если однажды потеряю рассудок. Не можешь себе представить, как я чувствую себя изменившейся, скисшей, невыносимого характера. Право, я извожу людей, которые меня окружают; бывают дни, когда я могу не произнести ни одного слова, и тогда я счастлива. Надо, чтоб меня никто не трогал, со мной не говорили, не смотрели на меня – и я довольна». Нельзя не заметить, что эта жестокая самохарактеристика в точности совпадает с тем, что говорит в своих воспоминаниях о невыносимом характере тетки ее племянница А. П. Арапова. В этом отношении последней приходится полностью верить. Возможно, что у Александры Николаевны проявлялась тяжелая наследственность со стороны психически больного отца. Похоже и на то, что ее слова о возможности потерять рассудок – не риторическая форма. В своем письме она весьма точно описывает симптома, с которыми в наше время больных направляют к врачу-специалисту.