Зиновий Каневский - Жить для возвращения Страница 22

Утренний отлов и запряжка ездовых оленей отнимали не менее двух часов, после чего все наспех завтракали. Покуда мы находились в бассейне Амгуэмы, особых сложностей с костром не возникало: по берегам рек и ручьев можно было найти заросли мелкорослых кустарников вроде ольхи, которые годились на дрова. Мало-помалу приречная поросль становилась все скуднее и мельче, пока не сменилась типичной арктической тундровой флорой — карликовой березой, карликовой ивой, лилипутскими кустарничками, не более двадцати сантиметров в высоту.

Заготавливать для костра это отчаянно отсыревшее «топливо» с каждым днем делалось все труднее и требовало все большего времени, исчислявшегося целыми часами. Мокрые гибкие веточки и прутья тяжело брал топор, приходилось орудовать ножом, а нужно было обеспечить изрядное пламя, чтобы приготовить хотя бы раз в день горячую пищу на двенадцать человек, невероятно уставших и растративших во время перехода весь запас жизненных калорий. Мучительный сбор веток для костра начинался, как только мы вставали лагерем. Одни ставили палатки, другие загоняли в кораль оленей. Борис Курятников, числившийся поваром, брался за продукты, начальник с парторгом уединялись в своем жилище, остальные уходили на «лесозаготовки».

Однажды мне был преподан исключительной важности предметный урок. Обычно каждый из нас нарезал прутья и оттаскивал охапки к костру, а тут Юрка Климов предложил мне своеобразный бригадный подряд: сначала я буду рвать и резать ветки, а он носить их в лагерь, потом мы поменяемся местами. Каждому выпадало в общей сложности по семь-восемь охапок. Я начал добывать «дрова», Юрка сноровисто транспортировал их. Утащив последнюю вязанку, он больше ко мне не явился, сославшись на расстройство желудка. Мне пришлось продолжать «резню» и таскать затем произведенную продукцию.

Получалась любопытная картинка: я воочию убедился в преимуществе единоличного хозяйства над коллективным! Сразу всколыхнулись в памяти осмеянные нашей литературно-кинематографической пропагандой образы кулака-мироеда, «справного мужика», и воспетые ею же «мужицкие» типажи, лодыри-забулдыги, перевоспитанные якобы силой передового колхозно-совхозного строя, а заодно и совсем недавние, прошлогодние мои разглагольствования на Озере в пользу этого пресловутого строя. Но если Сергей Евгеньевич был тогда праведно гневен, то здесь, на Чукотке, парторг Бобов, не без удовольствия наблюдавший за нами с Юркой, изрек с неожиданным злорадством:

— Получил, Зиновий, по зубам? Понял, что такое колхоз? Нет, я давно знаю, что каждый должен стоять за себя и ни от кого не зависеть.

Раскладывали огонь наши чукчи феноменально, поддерживали артистически. У них всегда имелась в заначке какая-нибудь деревяшка — случайная дощечка, сломанный полоз от нарт. Дерево обстругивалось с величайшей тщательностью, тончайшая, совершенно прозрачная стружка подкладывалась «под бочок» к сырым веткам, кто-то из пастухов вставал на колени и заботливо раздувал еле живое пламя.

Костер чаще всего устраивали в специально вырытой ямке, над ним сооружали навес от дождя и ветра. Как-то раз Васкыргын ухитрился разложить огонь… в снежном сугробе: внезапная пурга вынудила нас остановиться, мы дали снегу занести себя с головой и около суток провели в нем. И в этих-то «антисанитарных» условиях «Вася» сумел создать огонек и сварить для всех котелок макарон, вскипятить чай!

Настал, однако, день, когда нам не на чем было приготовить ужин. То есть, на чем сварить, как мы полагали, было — Рубен Михайлович не раз повторял, что, пока есть хоть какое-то подножное топливо, мы будем экономить сухой спирт. Но… тут начальник сообщил нам, как сказано у классика, пренеприятнейшее известие: мы забыли спирт в Анадыре. Оказалось, что и экономить было нечего.

Ох уж это емкое словечко «мы»! Мы забыли, мы просчитались, мы недоглядели… До чего же оно многогранно в устах всевозможных начальников, тех же морских капитанов. Пока все идет нормально, это слово напрочь исключают из обихода: «Вышел из Мурманска десятого, следую курсом норд, буду на Шпицбергене пятнадцатого»; «Забункеровался на Диксоне, имею груз для Тикси». И вдруг: «Сели на банку в море Лаптевых» — понимаете, «мы сели», а не «он», капитан! А как же иначе, «города сдают солдаты — генералы их берут»! В общем, спирт мы забыли на базе…

Стал ли тот случай переломным в моей оценке Саркисяна? — Не думаю, он по-прежнему мне нравился. Попробуй-ка не прийти в восторг, когда услышишь, как он читает стихи армянских и грузинских поэтов, попеременно переходя на язык оригинала! Он и Пушкина читал прекрасно, и Некрасова, и анекдотов знал уйму. С увлечением говорил о своей мерзлотной науке, о советском патриотизме, о любви к единственной женщине, в его случае — к племяннице гениального Мартироса Сарьяна.

Мы перешли на сыроедение, хотя самого этого термина тогда не ведали. В нартах были самые разные продукты, но «дерево» кончилось, судя по всему, бесповоротно. Питались мясом забитых оленей, грызли припасенные с вечера замерзшие, заледеневшие куски, а также малосъедобные пресные и тоже переохлажденные галеты. Целыми днями не могли позволить себе даже кружки чая, однако нас согревала надежда: вот перевалим через Анадырский хребет, спустимся в долину крупной реки Каленьмуваам, где растет трехметровый кустарник, там-то и «запируем на просторе»!

Да, вспомнил один эпизод. Не прошло недели после нашего старта, как вдруг, проснувшись поутру, мы не обнаружили бригадира Еттоургына, основного проводника и единственного русскоязычного среди чукчей. Пастухи в ответ на наши расспросы что-то бормотали, пытались объясняться жестами, и мы в итоге поняли главное: бригадир отправился в какое-то родственное стойбище «чай пауркен», попить чайку, а если уж без эвфемизмов, то просто-напросто налакаться «акка мимыл», «огненной воды», она же — спирт!

— Далеко ли?

— Близко, однако, день идти надо, потом еще ночь, однако светло ведь, почему не пойти?

На поимку дезертира начальник отрядил Вагрына и меня. Мы шли, почти не останавливаясь, ровно сутки, и никогда еще мне не приходилось столь лихо. Я срывался с каждой кочки, соскальзывал в каждую болотистую лужу, Вагрын же двигался с равномерностью раз и навсегда заведенного механизма. Внешне ничуть не утомляясь, он шел, переваливаясь с боку на бок, с бугорка на бугорок, легко отталкиваясь от земли пастушеским посохом. Время от времени, видя мои муки, сердобольный чукча устраивал привал, но уже через минуту-другую властно призывал меня продолжать путь.

Говоря по совести, я ни секунды не сомневался, что он устроил эту дикую гонку с единственной целью: поскорее добраться до сородичей, разжившихся спиртным. Но когда мы достигли цели, поведение моего товарища вконец растрогало меня. Он не стал пить-гулять, несмотря на то, что был, как и все поголовно тундровики, большим охотником до «акка мимыл», а схватил бригадира за ворот и поволок в обратный путь. На мое счастье, Еттоургын плохо держался на ногах, и потому темп нашего передвижения заметно снизился. Но у меня еще не раз появлялось желание проклясть то чудное мгновение, когда я запросился на Чукотку, стал студентом геофака и вообще родился на свет!