Валентин Яковенко - Томас Мор (1478-1535). Его жизнь и общественная деятельность Страница 22

И Мору предстояло решительно встать на одну или на другую сторону. Быть может, он хотел бы, чтоб борьба между новым и старым вылилась в иных формах; но об этом следовало думать раньше, а теперь необходимо было считаться с тем, к чему привел общий ход развития. Мор не хотел или не мог уклониться от резкой постановки вопроса, как это сделал Эразм. Мор был ведь по существу религиозный человек, и, следовательно, всякая двойственность в вопросе первостепенной важности была для него немыслима. К тому же он занимал слишком выдающийся пост; ему нельзя было стушеваться. И Мор решился: он выступил ярым защитником католичества, то есть старого порядка. Конечно, мы можем сожалеть об этом; мы можем думать, что ему следовало бы быть как раз в противоположном лагере, что он дал бы могучий толчок протестантскому движению в Англии и, кто знает, может быть сделал бы излишним появление Нокса и так далее, но все подобные сожаления и предположения не бросают ни малейшей тени на собственно нравственную сторону поступка Мора: он так думал и так поступил. Если принять во внимание, что Мор всегда, даже в своей «Утопии», выступал сторонником авторитарного образа действий, то есть сверху вниз, а не обратно, то становится совершенно понятно, что он оказался на стороне католицизма, а не Реформации, так как эта последняя была провозглашением именно противоположных принципов.

Решительный поворот Мора к католицизму отразился и на переписке его с Эразмом. Прежняя горячая дружба как бы охладела, в их письмах не видно уже прежней задушевности и искренности. Мор начинает подозревать Эразма в тайных симпатиях к Реформации и этим объясняет его уклончивый образ действий; а Эразм находит, что в Море говорит вовсе не религиозное чувство, а простое суеверие. Мор обвиняет Эразма в недостатке решимости и смелости, а Эразм находит, что Мору недостает широты мысли, и так далее.

Мы уже говорили, что незадолго до своего канцлерства Мор принял горячее участие в полемике с Лютером, затеянной Генрихом VIII. Лютер на послание короля ответил в своем обычном резком тоне, третируя его как невежу, богохульника, болтуна, коронованного осла. Генрих сильно оскорбился; он просил курфюрста, покровительствовавшего Лютеру, зажать ему рот и даже сжечь его. Мор также вмешался в полемику и написал весьма пространный и весьма грубый ответ Лютеру. Вот отрывок из него, озаглавленный «Собор собутыльников» («Senatus combiborum»); он весьма характерен как образец полемики того времени:

«Когда Лютер получил книгу короля и отведал ее, это спасительное блюдо показалось горьким его испорченному вкусу. Он не мог переварить его и, желая запить горечь, созвал сенат из своих собутыльников. И хотя он больше хотел, чтобы книга оставалась навеки погребенной во мраке неизвестности, однако, подогревши свой дух изрядными возлияниями, принужден был представить ее взорам собрания. Чтение первых же страниц стало кусать все эти ослиные уши. Они закрывают ее и снова открывают; они перелистывают ее, чтобы найти хоть что-нибудь, что можно было бы осудить; но ничего такого, что дало бы пищу злословию, не подвертывается им. Тогда они, как это всегда делается в затруднительных случаях, стали отбирать отдельные мнения. Сенат становился уже мрачен, и Лютер хотел уже идти повеситься, как вдруг Бриксиус (литературный враг Мора. – Авт.) обратился к нему с ловкой речью. Какая важность, что пишет король Англии и что следует думать о религии, для тех, у кого одна цель – возбуждать мятежи и волнения и таким образом прославлять свои имена? Чего хотят они, как не тянуть деньги у простаков и потешаться, читая писания людей более образованных, чем они, и которых они втянули в спор? Чем могут повредить им истинные слова короля и опровержения их собственной ереси? Только бы Лютер ответил в своем обычном тоне, то есть ругательствами и насмешками!.. Пусть он не унывает, в особенности пусть не воображает, что он должен сражаться разумными доводами. Оскорбления и ругань, сыплющаяся, как снег на голову, – вот что должно составлять его доводы; а Лютер не сплохует в этом отношении, так как у него неисчерпаемый запас того и другого. Вот орудие, которым он, без всякого сомнения, поразит своего противника, и так, что тот не встанет больше с места. И кто же может действительно бороться с Лютером, который не уступит десятку самых болтливых и наглых сплетниц? К тому же у него нет недостатка в друзьях. Пусть же он берется за перо, – победа останется за ним. Это мнение воодушевило Лютера, который собрался было уже ускользнуть в заднюю дверь. Но так как он видел, что его обычный запас ругательств окажется недостаточным, то он убедил своих сотоварищей разбрестись в разные стороны и, собрав повсюду грубые слова и плоские шутки, доставить все это ему. Из такой-то трухи он задумал составить свой ответ. Сделав это распоряжение, он распустил собрание. Все собутыльники его разбрелись в разные стороны, кто куда, следуя влечению своего вкуса. Повсюду они глядят во все глаза, слушают, навострив уши, и записывают в свои книжки все, оцененное ими: грубости кучеров, наглости лакеев, злословие привратников, шутки паразитов, пакости распутных женщин, непристойности банщиков и так далее. По прошествии нескольких месяцев неутомимого рысканья они все собранное – все эти ругательства, извороты, гаерство, бесстыдство, цинизм, грязь, навоз – сваливают в помойную яму, называемую головой Лютера. И весь этот грязный пот, весь пожранный им кал он извергает затем своим нечистым ртом в эту ругательную книгу…»

Грубость, без сомнения, велика, но не в ней дело: она была данью своему времени. Дело в том, что в этой грубости слышится уже страсть, затемняющая страсть, та роковая страсть суеверия, пламя которой вырвалось несколько времени спустя из груди правоверных католиков и разлилось громадным общественным пожарищем по Европе…

Религиозно-католическое настроение Мора росло все более и более. Он тщательно изучал разные религиозные сочинения и вступал в горячую полемику с ненавистными ему еретиками. Сделавшись канцлером, он не только не покидает этих занятий, не перестает полемизировать, но еще с большей энергией продолжает заниматься религиозными вопросами, как бы желая целиком уйти в них от надвигавшейся на него беды в виде вопроса о расторжении королевского брака.

Среди многочисленных памфлетов и брошюр протестантского характера, наводнивших в то время Англию, одна, именно «Челобитная бедняков», обратила на себя особое внимание Мора. В ней бедные жаловались, что тунеядцы-монахи присваивают себе милостыню, предназначенную, собственно, для них; они противопоставляли нужды истинно бедных нуждам этих нищенствующих; в своих нападках они затрагивали даже папу и осуждали его за то, что он допускает в чистилище лишь души тех, кто дает за себя выкуп, и так далее. Мор отвечал, так сказать, встречной челобитной, – челобитной душ, находящихся в чистилище; он описывает страдания их и облегчение, какое получают они благодаря молитвам монахов; затем защищает чистилище в целом от скептических нападок бедняков, не могущих попасть туда; защищает также и монахов, являющихся посредниками между душами и Богом. Бедняки защищались. Мор снова возражал им. За этой полемикой последовала более серьезная, с Тиндаллем, наделавшим много шума сочинением, в котором он подкапывался с разных сторон под католичество. В своем ответе, занимающем несколько томов, Мор между прочим говорит: «Из этого вы можете видеть, что Тиндалль распространяет не только свою гнусную ересь, но и усвоил еще учение анабаптистов. Он объявляет, что лишь его церковь есть истинная церковь и что лишь те понимают надлежащим образом слова Божий и Священное Писание, кто отвергает крещение детей, не признает ни светских, ни духовных государей, не признает собственности, так как земля и всякое имущество, по слову Божьему, должны принадлежать всем сообща, не признает брака, а считает всех женщин принадлежащими всем мужчинам, как ближайшим родственникам, так и посторонним. Он объявляет, что всякий мужчина может сделаться мужем всякой женщины и наоборот и, в заключение всего, что наш Спаситель Иисус Христос был простым человеком, а не Богом!..» Анабаптисты действительно приводили Мора в ужас; так, в одном из писем он между прочим пишет: «Германия каждый день производит все новых и новых чудовищ, более ужасных, чем когда-либо производила Африка. Что может быть ужаснее анабаптистов? А между тем как широко распространилась эта чума в последние годы!» Что Мор был религиозен, это мы знаем; мы можем также понять, каким образом его религиозность все более и более смещалась в сторону ортодоксального католичества; но мы не станем напрасно терять время, пытаясь примирить непримиримые противоречия: Мор как католический эрудит и памфлетист и Мор как автор «Утопии» по многим, и притом капитальным, пунктам расходятся. Да иначе и быть не может. Католичество могло создать парагвайскую коммуну, но оно всегда будет враждебно «Утопии».