Радий Фиш - Назым Хикмет Страница 22

Он не раз бывал у Багрицкого в подмосковном городке Кунцево, в старинном доме, сложенном из желтых бревен, под зеленой крашеной крышей с флюгером. За самоваром, в заваленной книгами, заставленной аквариумами и клетками комнате Назыму было удивительно просто, как в Стамбуле, как дома. Казалось, и рыбы и птицы чувствуют себя, как на воле, в доме этого круглолицего крепкого человека: шевеля плавниками, трепеща крыльями, подплывают и подлетают на глухой, задыхающийся голос поэта и разлетаются в полумрак углов, напуганные взмахом его руки.

Жена Багрицкого, разливая чай, удивилась, что самовар по-турецки зовется почти как по-русски - самовером.

Кажется, в последний раз он был у Багрицких вместе с Лелей. Наверное, потому что она и познакомила их.

Леля с Багрицким были земляками - одесситами. Оба прошли фронты гражданской войны, а Багрицкий успел побывать еще и на персидском фронте. В Казвине. Оба ходили в кожаных куртках.

Как он любил их обоих! Леля была очень красива - волосы цвета соломы, голубые глаза, синевой отражавшиеся на ресницах.

И Елены Юрченко и Эдуарда Багрицкого уже нет в живых...

...В последней книге шестидесятилетний Назым Хикмет расскажет о своей любви к Елене Юрченко, фронтовому врачу и художнице. Но эта последняя книга будет не мемуарами, а романом - и Леля в ней получит другое имя - Аннушка, а вместе с именем и многие черты другой девушки, в которую Назым был влюблен вместе с китайским поэтом Эми Сяо, своим товарищем по университету. Аннушка в романе - это уже не Леля, конечно. Но чувства, испытанные Назымом, те же, что испытывает к Аннушке герой романа Ахмед...

«...Аннушка прислонилась головой к стеклу. Возвращаемся в Москву. Ее рука в моей. Мимо мелькают леса. Мы молчим. Она держит мою руку так крепко, будто боится, что я брошу ее в этом вагоне и сбегу. Я бормочу: «Внемли, это нея тоскующий глас, о скорби разлуки ведет он рассказ...» (Это строка из Месневи - великого произведения поэта Джелялэддина Руми. Ней - тростниковая дудка. И строка имеет второй, мистический смысл. Вырезанная из зарослей тростинка - это человек, отделенный от природы, от бога. Он тоскует в разлуке с природой, жаждет слиться с ней.)

- Опять ты читаешь стихи вашего поэта-мистика?

- Как ты поняла?

- По мелодии. Прочти еще раз. Сначала по-турецки, потом по-русски. Только на ухо.

Я читаю.

- Очень печальные стихи. Этот инструмент, который называют неем, нельзя найти на Кавказе или в Средней Азии?

- Наверное, можно... А зачем тебе?

- Постараюсь отыскать. Сыграть не сумею. Повешу на стене в моей комнате...

- Аннушка, Аннушка... Никакую женщину я никогда не любил так, как тебя. И не буду любить...»

Он полюбит других женщин. Но он не солгал тогда, в двадцать шесть лет, - разве можно любить так же еще одну женщину, как любил другую?..

«- Через год-два ты вернешься к себе на родину. Какое-то время будешь помнить обо мне, а потом... Но дело не в этом. У нас есть еще год-два. Давай подумаем о них...»

Если бы она знала, что не год, не два, а шесть дней было в их распоряжении. Он-то знал, а сказать не мог - конспирация. Да если б и мог, разве повернется язык?..

То был его последний визит к Багрицкому. Он почему-то называл Назыма Осман-паша. Очевидно, в честь знаменитого Османа-паши, командовавшего обороной Плевны от русских войск. Может, оттого, что Багрицкий побывал на Востоке, а скорее, потому, что знал поэзию Востока, он верней других сумел оценить труд Назыма по созданию нового стиха. Впрочем, у этого человека был нюх на любую поэзию, лишь бы она была истинной. Около него всегда толклись какие-то юноши, сочинявшие стихи, кому-то он помогал, с кем-то спорил. Нюх на поэзию и доброта...

Один-единственный раз он видел Багрицкого в ярости...

...В декабре двадцать шестого года в Москве закончился пленум Исполкома Коминтерна. Было решено, что поэты-революционеры всех стран выступят на торжественном вечере в честь участников пленума в Большом театре.

Турцию должен был представлять Назым.

Выйдя на гигантскую сцену, - императорские балетмейстеры выводили на нее чуть не кавалерийский эскадрон, - Назым оробел, хоть был и не робкого десятка. Выступления шли по странам в порядке алфавита. И когда очередь дошла до Турции, больше половины зала опустело. Чтение стихов на разных языках - а перевод при посредстве третьего языка, да еще на ходу, мог убить самую гениальную поэзию - порядком утомило слушателей. В ожидании концерта они вышли в фойе...

Многоярусный, полупустой зал, черная пропасть оркестра заставили Назыма позабыть об уговоре с Багрицким. Он собирался читать «Пьера Лоти», а Багрицкий - свой перевод. Но что толку читать, если никто не слушает?..

Назым должен был заставить слушать Турцию. И он прочел стихотворение «Новое искусство». В этом стихотворении он противопоставлял трехструнному сазу традиционной поэзии симфонический оркестр искусства революционного. И чтобы показать возможности свободного стиха, который он выработал за эти годы в Москве, Назым оркестровал его по всем правилам полифонии: длинные переливающиеся мелодии, хлесткие как звон тарелок, рифмы.

Глыбы из сталиКрикнули хором,загрохотали...Слышен в звуках оркестра грохот волн,грохот волн, что встают выше гор!

 Голос у него был тогда еще могучий, не надтреснутый и прокуренный, как сейчас. И по-турецки стихи звучали так, что передать их звучность и содержание одновременно, пожалуй, не под силу было даже Багрицкому. Не всякие стихи вообще поддаются переводу. Построенные на образном развитии мысли - да, а вот на лексических, музыкальных ходах - вряд ли. Но в тот момент Назым меньше всего думал о переводе.

Сапанлар гюрешийбр тарлаларла                                                  тарлаларла!Эсийор оркестрам далгаларладагларла далгалара даг гиби далгаларла далга гиби                                                                       даг-лар-ла!

 Голос его гремел, хоть не было б те времена микрофонов, и в фойе и в кулуарах. К середине стихотворения зал стал заполняться. Назыма не понимал почти никто, но музыка стиха действовала.

Когда под грохот аплодисментов он вышел за кулису, Багрицкий, вне себя от бешенства, схватил его за грудки.

- Что ты натворил! Как я буду читать!.. Я не перевел этого!

- Прочтешь, что условились!

- Каждому дураку понятно - это другие стихи!..

Он не договорил. Пора было выходить на сцену.

Остановка близка. Нам путь готов.Пожаром дымись, отчизна!Наша конница грянет шипами подковВ брюхо империализма!

 Когда отзвучали последние строки стихотворения «Пьер Лота», снова раздались шумные аплодисменты. Багрицкий читал иначе, чем Назым, но отнюдь не хуже.