Александр Ступников - Отражения Страница 22

Вот мы с настоящими друзьями теряемся, это другое. Мои близкие духовно люди, еще по Москве, сегодня кто где. Но я радуюсь, слыша об их успехах.

— Они тоже, в разных сферах, могут позволить себе быть свободными художниками?

— Конечно. Я же не работаю по заказам. Все свое творчество я рассматриваю как отдельные фрагменты своего цикла «Дерево жизни». Мои работы — не более, чем часть этого цикла, которые попадают в коллекции, продаются. Отдельные работы выливаются в самостоятельные циклы. Скажем, я дважды во времени иллюстрировал «Ад» Данте. Получилось около ста графических полотен. Но все это часть «Дерева жизни», что и является самой моей жизнью.

— По-моему, вас не назовешь художником, отражающим просто жизнь.

— Я никогда и не был иллюстратором. Меня интересует метафоричность, многослойность, пространство времени и чувств. Социальные темы меня не интересовали. Наверное поэтому мне так близки Беккет, Достоевский, Данте.

Когда моя мать приехала ко мне в США, то привезла мои старые рисунки, сделанные. когда мне было десять лет. Но и тогда у меня оказалось то же восприятие мира, что и позже: те же маски, гиганты, кентавры, руки, те же метафоры.

— Выходит, вы, по сути, мало изменились со времен детства?

— Единственное, чем я занят всегда — это работой. И еще, всю свою жизнь я отбиваюсь от тех, кто мне мешает.

В России я отбивался от глупости. Здесь, на Западе, я отбиваюсь от финансовых проблем и любопытства публики.

Давно, будучи еще в России, я как-то разложил свои работы в хронологическом порядке и обнаружил странную вещь: даже в самые напряженные периоды моей жизни, а таких, поверьте, достаточно, мои работы принципиально не менялись. То есть жизнь и творчество не совпадают.

То, что я делаю исходит из закрытых глаз — а не открытых. У меня нет признаков цвета или даже времени, ни серпов и молотов, ни пяти-, ни даже шестиконечных звезд. Даже крест у меня не символ христианства, а просто человек с раскинутыми руками. И знак страдания. Крест, как и яйцо, любимые мои символы.

Раз уж об этом заговорили, что в Ватикане, в личной коллекции Папы Римского есть и мой крест.

— Ну вот, значит вы все-таки радуетесь не только за других, но и за себя тоже?

— Когда-то в рабочей столовой, где была довольно противная пища, один спросил другого: «Когда же ты наедаешься?» — «Когда начинает тошнить», — ответил рабочий.

Так и у меня. Когда я устал, значит все в порядке. Но у меня почти постоянное чувство неудовлетворенности, хотя оно и не принимает характер клинической депрессии Ван Гога.

Думаю, это нормальное состояние здорового творческого человека.

Амос Оз: «Есть вегетарианцы, которые готовы съесть живьем любого человека, который ест мясо»

Амоз Оз один из самых известных современных израильских писателей: и в стране, и за рубежом. Мне неожиданно напомнил о нем, сняв с полки одну из книг, товарищ в Беларуси — Ты с ним не встречался? Странно. Было бы интересно посмотреть на него вблизи, послушать. Он, наверное, популярен и у русских… Я промолчал. А что оставалось делать?

Друзьям не врут, поэтому их так мало.

Но вскоре я уже ехал в небольшой городок на юге страны, договорившись, с колес, о встрече с человеком, которого несколько раз выдвигали на Нобелевскую премию по литературе, чьи книги переведены на десятки языков, а его имя знают далеко за пределами Израиля. Те, кто умеет читать.

— В Москве на русском языке вышла ваша во многом автобиографическая книга «Повесть о любви и тьме». Так чего, в конце концов, в этом мире больше?

— Нет любви без тьмы и, по крайней мере, во всем мире, там, где есть тьма — надо искать любовь.

— А зачем? Разве она тогда не становится наказанием?

— Это зависит от тех, кто любит. Очень легко превратить любовь в наказание, если из нее делают оружие. Особенно, когда она становиться орудием власти или тех, кто у власти. Я не из тех людей, которые думают, что любовь это вещь сладкая. Но, тем более, о ней надо говорить. И особенно во тьме.

— Кому говорить? Разве в сегодняшнем мире кто-нибудь слушает друг друга?

— Я полагаю, что да. Люди говорят, что никто не слышит другого, но, посмотрите, сколько людей любят сплетни, с какой радостью они передают и распускают их вокруг себя. Я в своей книге как раз подтверждаю, что сплетни и литература — это двоюродные сестры. Конечно, они не говорят друг другу «здравствуйте», встретившись где-то на улице и литература несколько стесняется, что она родственница сплетни. Но у них один и тот же интерес — узнать что-нибудь о другом человеке. И даже что происходит на кухне у соседки. Мы хотим узнать, особая ли это тайна, там, у другого или она такая же как моя.

Я полагаю, что человек, который лишен любопытства — аморальный человек. Когда пишешь, есть естественное желание стать тем, о ком ты повествуешь. Если мы вошли в шкуру человека, если одели его одежду, впустили его мысли, то мы не будем ближних своих принимать ни с фанатичной любовью, ни с фанатичной ненавистью. Именно простое любопытство порождает приязнь к другому человеку. А приязнь — мать плюрализма и основа терпимости.

— Почему же тогда вокруг так много ненависти друг к другу?

— Потому что мы продолжаем жить в эпоху фанатизма, который распоясался и бушует во всем мире. Налицо сегодня такая волна в исламе, есть в христианстве и, к сожалению, такая же волна есть в иудаизме. И у крайних «слева», и у крайних «справа».

Есть такие вегетарианцы, которые готовы съесть живьем любого человека, который ест мясо. Так же есть пацифисты, которые с удовольствием пустят мне пулю в лоб, только потому что у меня иные мысли о том, как установить и построить мир в этом мире. Я думаю, что этот ген фанатизма существует в каждом человеке. Бывают такие периоды, когда он вырывается из-под контроля и начинает буйствовать. И мы как раз живем в такой период.

— А как вы относитесь к глобализации? Она-то, вроде, призвана объединять и сглаживать?

— Смотря какая… Если глобализация призвана построить единую мировую семью, то это хорошо. Но, когда она не более, чем иное определение общественного дарвинизма, борьбы за выживание, добра не жди. У глобализации есть и лик великой надежды, и личина зла. И проблема не в форме. Неважно, что люди едят во всем мире: тот же «макдональдс», или итальянскую пиццу, или фалафель, наш национальный продукт. Не это влияет негативно. Национальные, аутентичные культуры стираются и это очень жаль.

Меня серьезно беспокоит, что происходит инфантилизация всей мировой культуры, постоянная промывка мозгов, которая непрерывно ведется с помощью рекламы. Когда огромные мегафоны, которым позавидовали бы и Геббельс, и Жданов, дни напролет, бесконечно, убеждают нас только в одной вещи — купите, купите, купите… Это и есть страшный процесс инфантилизации, превращающий весь мир в единый детский сад. Там едят — что скармливают. И верят, что говорит старшая нянечка. И ничего особо не хотят, кроме возможности поиграть в игрушки. И это совсем не потому, что Иисус когда-то сказал — Будьте, как дети, и вы будете счастливы. А потому что дети — самые замечательные потребители, они готовы купить абсолютно все, что им предложат. И принимать это, как норму.