Аркадий Ваксберг - Лиля Брик. Жизнь и судьба Страница 23

Ревность Лили к Айседоре была «дважды» естественной: обе не только претендовали на особое место в постреволюционной культуре, но и связали свою судьбу с двумя самыми знаменитыми русскими поэтами, каждый из которых вращался в совершенно различной среде и имел аудиторию, напрочь не совместимую с аудиторией конкурента. Разница состояла еще и в том, что, безоговорочно поддерживая власть и ее носителей, Лиля не теряла голову и руководствовалась точным расчетом, тогда как Айседора полностью находилась во власти романтических иллюзий, внушенных ей богатым воображением.

Случайно встретив во время прогулки одного из представителей советской верхушки, Николая Подвойского (он руководил тогда военной подготовкой гражданского населения), Айседора так отозвалась о нем в одной из своих статей: «Как Прометей, этот человек должен дать людям огонь для их возрождения... Это богоподобный человек, это великая душа, это человек с сердцем Христа, с разумом Ницше, с кругозором человека будущего».

В такой фанатичный экстаз, в такой едва ли не пародийный восторг Лиля никогда не впадала, подобные славословия никому не адресовала, ни к чьим стопам не припадала. Чуждая политической экзальтации, она, при всем ее конформизме, обладала той мерой вкуса, которая ни за что не позволила бы ей унизиться до столь смехотворной риторики.

Существовали между ними и другие отличия: Лиля не была столь знаменитой женщиной, как Айседора, и, похоже, отнюдь не стремилась ею стать. Внутренняя свобода, которой она обладала и раньше, теперь как бы получила опору в том общественном климате, который утверждался новой действительностью. Айседора, при всей ее революционности, связала себя в Москве с Сергеем Есениным узами тривиального «буржуазного» брака, тогда как Лиля, даже будучи формальной женой Осипа Брика, никаких уз не признавала и каждый раз считала своим мужем того, кто был ей особо близок в данный момент. Айседора безумно ревновала Есенина к любой юбке, а юбкам в его окружении поистине не было числа. Лиля относилась к таким дежурным «изменам» совершенно спокойно, не испытывая при этом ни злости, ни мук.

Маяковский только что пережил легкий флирт с художницей Елизаветой Лавинской, которая, как и ее муж, художник Антон Лавинский, работала с ним в «Окнах РОСТа», создавая агитплакаты. Антон отбыл в длительную поездку на Кавказ, а вернувшись, обнаружил дома новорожденного мальчика, уже получившего ими Никита. Злые языки утверждали, что мальчик — сын Маяковского. Даже если это не так, какие-то основания для подобной молвы, разумеется были. Но на отношениях между Лилей и Маяковским заурядный адюльтерчик никак не сказался. Никак не сказался — по крайней мере, при жизни Маяковского — и на отношениях между Лилей и четой Лавинских. Все они продолжали дружить «домами» — в полной гармонии с теми идеями любовно-семейной коммуны, которые вошли тогда в моду.

Лилю занимали совсем другие проблемы. Она готовилась к поездке в Ригу — это был ее первый выезд за границу за последние десять лет. Латвия только что обрела независимость, стала «нормальной» европейской державой, приютившей у себя огромное число русских эмигрантов, прежде всего из культурной среды. Там обосновались русские издатели и журналисты. Свободная пресса и не зажатые цензурой книги доставляли соответствующим советским службам много хлопот. Именно Латвия — наиболее близкая, наиболее доступная и сильно русифицированная страна — для многих оказавшихся в советской клетке стала истинным окном в Европу.

...Поездка состоялась в начале октября 1921 года. Многие обстоятельства, связанные с ней, до сих пор окутаны тайной. Несомненно одно: Лиля действительно отправилась в Ригу за. английской визой, чтобы навестить обосновавшуюся в Лондоне мать и восстановить отношения с нею. Советская Россия еще не была тогда признана Англией, ближайшее английское консульство находилось в Риге. Лиля заведомо знала, что и в самом худшем случае ждать визу придется не один день, поэтому попутно она взялась найти там издателя для Маяковского. В условиях нэпа, утверждает один из его биографов, и из-за травли, которой его подвергли, Маяковский искал издателей и признания за рубежом.

Между тем именно в условиях нэпа, когда, как грибы после дождя, вдруг расплодились десятки новых издательств, напечататься стало гораздо легче, чем в пиру жесткой государственной монополии. Никакой травле Маяковского еще не подвергли: секретный отзыв Ленина, высказанный двум членам правительства (он стал достоянием гласности лишь в 1958 году), ничуть не повлиял на популярность Маяковского и на его творческую активность. Известны, по крайней мере, тридцать шесть его авторских вечеров в течение года. Он участвовал в грандиозных поэтических манифестациях, которые проходили в крупнейших аудиториях Москвы и Харькова (тогда столица Украины). «Мистерию-буфф» заново поставили в Москве и других городах, причем всюду она шла при полном аншлаге десятки раз. Пи случаю Третьего конгресса Коминтерна приятельница Маяковского и Лили Рита Райт перевела «Мистерию-буфф» на немецкий язык, и она трижды была исполнена для делегатов и гостей при огромном стечении публики. Несколько странно назвать все это травлей...

Стремление Лили вырваться к матери в Лондон вполне объяснимо. Там к этому времени снова оказалась и Эльза. Она успела провести с Андре год на Таити, написать об этом книгу путевых очерков, вернуться во Францию, развестись с мужем (пока еще фактически, а не юридически), почему-то скрыть этот развод от сестры и осесть на короткое время в Лондоне, чтобы скрасить там материнское одиночество, которым, судя по всему, Елена Юльевна не очень-то тяготилась. Конечно, встретиться с матерью и сестрой в Лондоне было бы для Лили большой удачей. Но, оставшись в Риге на целых четыре месяца, английской визы она так и не дождалась. Зато нашла издателя для Маяковского — тот даже выслал ему в Москву небольшой аванс.

В чем же тогда состоит тайна ее поездки? Приходится поставить вопросы, которые обычно не задают, поскольку они считаются как бы не деликатными. Каким образом, под каким предлогом выехала она за границу? Как любому понятно, без участия «соответствующих» компетентных властей поездка состояться бы не могла, На какие деньги Лиля собиралась жить за границей? Советский рубль все еще представлял собой не более чем клочок бумаги (так называемый «золотой», то есть конвертируемый, червонец ввели годом позже), обменять его на валюту можно было только по специальному распоряжению или кремлевских, или лубянских властей. Даже в самом лучшем случае обмену подлежала лишь крайне ничтожная, едва ли не символическая, сумма. Но никаких денежных затруднений в Риге Лиля, видимо, не имела. И не только потому, что провернула выгодное «дельце», продав за хорошие деньги рижскому филателисту все еще считавшиеся экзотикой советские почтовые марки. И не только потому, что, как писала она Маяковскому, рижане давали ей деньги в долг.