Любовь Сирота - Припятский синдром Страница 23

— Ваши документы?.. — требует он.

— Но машин все равно не было, — оправдывается Ирина, роясь в сумочке.

— Где работаете, гражданка?

Это приключение начинает забавлять Ирину.

— В редакции, — задиристо отвечает она, улыбаясь.

— Удостоверение! — все больше заводится постовой.

— Вот я и ищу удостоверение, — вновь роется в сумочке Ирина. — Но, понимаете, я, должно быть, выложила его на тумбочку и забыла…

— На какую тумбочку? — злится постовой.

— Но я же объясняю вам, что я здесь рядом в больнице лежу, — говорит она потерявшему терпение постовому и, чувствуя, что тот уже готов взорваться, добавляет: — Да из Припяти я!.. Из Припяти, — и продолжает рыться в сумочке.

Когда же она поднимает голову, перед нею никого нет. Ирина удивленно озирается вокруг и видит постового на противоположной стороне улицы у милицейской будки.

Она еще несколько секунд стоит, думая, что тот может вернуться. Потом пожимает плечами и продолжает путь.

В палате она кладет на Катину тумбочку конверты.

— Вот обещанное, Катюша!.. Здравствуйте, Дора Васильевна... Сегодня вы в последний раз ей иголочки ставите?.. — обращается она к пожилой величавой докторше, вонзающей тонкую золотую иглу в Катино веко.

— Ты мне зубы не заговаривай!.. Куда это тебя носило, голубушка?!

Ирина быстро снимает кофту и вешает ее на гвоздь за дверью, там же переобувается в больничные тапочки.

— Все законно, Дора Васильевна, я была в поликлинике на процедурах… Еще, правда, подстриглась, как велела Лариса Михайловна, да подскочила к газетному киоску… Вот и весь криминал!.. А Вы, говорят, нас покинуть решили?!..

— Это за меня хотели решить, — ворчит Дора Васильевна. — На пенсию спровадить вздумали… А я сказала — нет у вас ставки для меня, на полставки останусь... Не будет полставки, бесплатно работать стану, но отделение не брошу, — она ставит последнюю иглу, уходит.

В палату на каталке ввозят крупную старуху, которой только что сделали операцию. Ирина помогает переложить ее на кровать, садится на стул рядом с ее постелью, и, периодически опуская ватку в стакан с лимонной водичкой, смачивает ей губы.

— Ну, вот видите, все уже позади, Юзефа Петровна, — говорит она. — Раз Лариса Михайловна обещала, что все будет хорошо, значит, так и будет...

— Ирочка, если бы вы знали, какие это пальчики!.. — проведя по воздуху слабой рукой, почти пропела Юзефа Петровна.

— Тихо-тихо, вам нельзя сейчас двигаться и разговаривать...

В палату входит медсестра, занося штатив с капельницей.

— Ирина, ну-ка, в постель! — мягко приказывает она.

Ирина послушно ложится на свою кровать. Аккуратная, приветливая медсестра быстро находит вену, налаживает капельницу и говорит, уходя:

— Все... Лежи смирно!.. Я буду вас навещать...

Только она вышла, в палату медленно входит соседка Юзефы Петровны. И поскольку Ирина лежит головой к окну, она сразу замечает покрасневшие от слез глаза этой замкнутой женщины.

— Валерия Николаевна, что с Вами?.. Вам грешно позволять себе слезы, так ведь и вовсе ослепнуть можно, — старается бодро говорить Ирина.

— Да уж лучше вовсе ослепнуть, чем так жить, — вдруг отвечает та.

— Да что Вы, Валерия Николаевна, дорогая, — говорит ей Катя, веки которой взволнованно задергались вместе с иголочками. — Я когда вдруг ослепла на работе, ни с того ни с сего, — думала, не переживу, что на всю жизнь теперь мне мрак обеспечен... Спасибо Ларисе Михайловне! Хоть одним глазом, да вижу свет Божий… Ведь какое это счастье — видеть мир!..

— Тебе бы лучше помолчать сейчас, Катюша, — прерывает ее Ирина.

— Эх! — горько вздыхает Валерия Николаевна, опускаясь на свою кровать. — Да если бы я совсем не видела уже, было бы лучше… Тогда бы меня приняли в общество слепых… А так, этим — оперированным глазом я еле-еле предметы различаю, а на другом — глаукома, тоже скоро видеть не будет… Мне в этом обществе сказали: «Когда совсем ослепнете, тогда и приходите...» Думают, что мне их льготы нужны!.. Да мне, после 25 лет лагерей и ссылки, жизнь на воле — лучшая из всех льгот...

— А что же вы к ним?.. — растроганно спрашивает Ирина, с удивлением и участием глядя на разговорившуюся вдруг старушку.

— Понимаешь, ведь забрали меня совсем девчонкой. Моложе тебя была, только техникум закончила, замуж выскочила за лейтенанта молодого... Сыну еще и десяти месяцев не было, как мужа взяли... «Чистка» в армии началась... И меня через пару месяцев обманом повезли, вроде на свидание с ним... Еще одну женщину со мной везли с двумя детьми постарше, так она сразу заголосила... Я ей говорю: «Зачем ты так, ведь мы сейчас своих увидим?!.» А она: «Ты что, не понимаешь, что нас арестовали?!». А потом еще и детей отобрали... Ох!.. Если бы не отец — заслуженный большевик, так и не знала бы до сих пор, где сынок мой...

— А!.. Это он к вам приходит?!..

— Да приходит... Но — как к чужой!.. Чужая я ему, понимаешь?!.. Да я и не виню его... Увидел он меня впервые, когда ему уже двадцать исполнилось!.. Так что я за всю свою жизнь — жизни еще и не видела... Ни кино, ни театра, даже книг не начиталась… Когда реабилитировали, зрение уже совсем испортилось... Ничего не успела… — она поднимается и, подойдя к Юзефе Петровне, так же как Ирина, смачивает ей губы лимонной водичкой.

Затем садится на стул рядом с нею и продолжает со вздохом:

— Мне ж от них ничего не надо, только чтобы можно было пользоваться фонотекой... В обществе этом спектакли, книги на пленку записаны... Можно брать и слушать... Ирочка, будьте так любезны, попросите Ларису Михайловну помочь мне!.. Сама просить я не сумею!..

— Попробую, — почти прошептала потрясенная услышанным Ирина.

Увязая по колено в снегу — зима в 1986 году выдалась удивительно снежной, Ирина пересекает пустырь перед детской больницей, где лежит Денис. Ветер бросает в лицо пушистые комья снега. На Ирине легкое демисезонное пальто, так как компенсацию она получила лишь перед самой больницей, и зимним обзавестись не успела, на голове — та самая песцовая шапка, которую она летом забрала с некоторыми вещами из Припяти.

Ирина бросает снежок в одно из окон второго этажа больничного корпуса, занесенного сугробами и окруженного густо растущими соснами, раскидистые ветви которых аж потрескивают от тяжести снежного покрова. Денис машет ей из окна. Показавшаяся за ним медсестра, кивком здоровается с Ириной.

Через несколько минут Денис в спортивной шапочке и во взрослом теплом вельветовом халате, подпоясанном так, чтобы не волочился по полу, выбегает к маме и бросается к ней в объятия. Она кружит его. Шапка слетает с ее головы, обнажая коротко остриженные волосы.