Девочка, не умевшая ненавидеть. Мое детство в лагере смерти Освенцим - Лидия Максимович Страница 23

власти коммунистов, теперь находится под властью России. Ни одна из стран, попавших по ту сторону «железного занавеса», не обладает свободой. Значит, мы этой свободой тоже не обладаем. Я рассуждала так: если моя мама жива, то найти ее в таких условиях – дело невозможное. Может быть, поэтому и подключился Красный Крест. Может быть, поэтому тот, кто меня ищет, и обратился в международную организацию, стоящую вне политических партий. Я начала понимать, в каком мире живу и в какой ситуации оказалась. И прежде всего, стала собирать и изучать информацию. Окружающая меня политическая ситуация теперь казалась мне ясной и сложившейся.

В какой-то мере мне помогли школьные друзья. Я уже не была маленьким ребенком. Это именно они удивлялись, почему я не разыскиваю свою маму. Они знали меня как Лидию из лагеря. Они знали мою историю и знали, что мама Бронислава мне не родная. «Почему же ты ничего не предпринимаешь?» – спрашивали они и, чтобы подхлестнуть меня, дали мне несколько адресов службы поиска в Польше. По этим адресам можно было пройтись и оставить свое имя и координаты, а потом проверить, ищет ли тебя кто-нибудь в других районах Польши или в таких же учреждениях других стран. Действовать я решила тайком от мамы Брониславы. Мне не хотелось, чтобы она испугалась и подумала, что я хочу от нее уйти. Мне вовсе этого не хотелось. Мне нужно было узнать, что сталось с моей мамой Анной, только и всего. Если она жива, я хотела обнять ее.

В поисковом бюро Кракова, соседнего с Освенцимом большого города, мне посоветовали написать в Международный Красный Крест, офис которого находился в Гамбурге. Снова Красный Крест. Возможно, это был верный путь. В качестве адреса, по которому меня можно найти, я оставила адрес поискового бюро. Прошло несколько месяцев, и я вдруг получила первый ответ. Это была телеграмма, в которой говорилось, что поиски начаты. Я очень обрадовалась, что в Германии кто-то озаботился моим запросом и захотел помочь незнакомой белорусской девчонке, потерявшейся в Польше.

Я столько лет прожила, подозревая, что мама не погибла. Теперь я знала, как в этом удостовериться.

Маму Брониславу не так-то легко было провести. Она умела читать мои потаенные мысли и угадывать то, что мне казалось надежно спрятанным. Она понимала, что я чем-то очень занята, проследить за мной для нее труда не составляло. И однажды она подошла ко мне и напрямую сказала:

– Я знаю, чем ты занята.

– Откуда ты знаешь?

– Знаю, и все. Значит, хочешь меня бросить?

– Нет. Я просто хочу узнать правду.

Мы помолчали, не зная, что сказать. Она первая решила разбить лед:

– Почему же ты мне ничего не сказала? А ведь я могла тебе столько всего рассказать. Теперь, когда я знаю, что ты не собираешься меня бросить, все будет намного проще.

Мы обнялись, и мне стало гораздо легче. Она меня разоблачила, но спокойно приняла мое решение все узнать. Я всем сердцем хотела обнять маму или хотя бы узнать, что с ней. Но в то же время я чувствовала, что не могу уехать из Польши, потому что лагерь, а потом и Освенцим каким-то таинственным образом сделали меня своей. Я верю, что мама Бронислава скрывала от меня все, что касалось мамы Анны, и объявление по радио, и конверт, лежавший в стопке белья, только по одной причине: она боялась меня потерять. И не потому, что не хотела выяснить правду. Она действительно долгие годы боялась, что когда-нибудь останется совсем одна.

А теперь она стала помогать мне с Красным Крестом. Перешла на мою сторону. Она шла со мной, когда требовалось сделать фотографию моего черепа, уха или выслать им образец крови. В Гамбурге все хотели сделать точно, ошибок им не нужно.

Прошли еще несколько месяцев. Ожидание слишком растянулось, и я уже начала отчаиваться. И как раз в тот день, когда я решила, что все пропало, мне пришло письмо из Гамбурга. Прежде всего, Красный Крест сообщал мне, что следы моего брата Михаля оборвались в Биркенау. А потом я прочла слова, от которых прервалось дыхание: «Вы неверно думаете, что ваша мать погибла. Она жива, живет в Советском Союзе и все эти годы тоже лихорадочно ищет вас, и для того, чтобы идентифицировать, повсюду сообщает, где у вас татуирован лагерный номер».

Вот как, в сущности, обстояло дело: они разыскали в специальных архивах информацию о том, что моя мать Анна была переведена из лагеря в Аушвице в лагерь в Берген-Бельзене и уже оттуда была освобождена. Затем ее искали через русский Красный Крест и, наконец, нашли.

Я не знала, что и сказать. Мною овладели противоположные чувства. Ну вот, я прочла это письмо. Но передо мной встал вопрос: если мама действительно жива, почему она не сделала всего, чтобы найти меня? Может быть, я ей не нужна? Может, она не любит меня, как я ее люблю?

6

Жизнь в Польше после освобождения была нелегкой. Но что она была такой же нелегкой и в соседних странах, в том числе и в Советском Союзе, я поняла, только когда повзрослела.

Ужас войны не кончился в 1945 году. К сожалению, он продолжался. Разгром немцев не сулил сценариев райской жизни, а для определенной части Европы сценарии были темны и сулили страдание. И средоточием этого стали Центральная Европа и Советский Союз. Красная армия освободила людей из немецких лагерей, но в то же время ограничила свободу поляков: вернувшись на родину, они утратили возможность передвигаться по миру, путешествовать. Случалось, что тех, кто не желал подчиняться новому режиму, отправляли в другие лагеря, такие, как советский ГУЛАГ. Там тоже царили отчаянье и смерть. А в повседневной жизни поселилось притеснение. Коммунистические режимы в странах, окружавших Советский Союз, обязывали всех уважать новые порядки и беспрекословно им подчиняться. После тени Гитлера над Центральной Европой нависла тень Сталина, тень Москвы. Польша, Чехословакия, Венгрия, Румыния, Болгария оказались во власти нового кошмара.

Самые большие квартиры Москвы и Санкт-Петербурга переделали в общее жилье. То же происходило и в других городах. Многие дома были экспроприированы, как и в Освенциме незадолго до строительства лагеря смерти. Однако в Советском Союзе их не разрушали, а «уплотняли». Такие квартиры называли «коммуналками», и задуманы они были для того, чтобы жилье стало более доступным для тех, кто после войны остался вообще без жилья. Прежним владельцам оставляли только одну комнату на семью,