Алтайский Декамерон - Алексей Анатольевич Миронов Страница 23

– Ich liebe dich, ich liebe dich, ich liebe dich!

Взгляд ее полнился любовной истомой. А еще я высмотрел там собачью преданность. Из глаз фрау катились слезы счастья.

– Аlex, main lieber Alex… Ich liebe dich, ich liebe dich, dich, dich, dich!..

Как заведенная, запрограммированная, она быстро расстегивала мои брюки.

Потом голова склонилась к низу моего живота…

Что я могу сказать? Пророчества гадалки действовали! Роль «русского принца» мне удалась вполне. Правда, я почувствовал себя последней сволочью… Вроде бы Карен всё знает с первой ночи: я женатый мужчина, больше того, многодетный папаша, отец четверых детей… Да и приехал в Германию из России не для половых утех, но ради заработка, ради денег, которые увезу потом в свою семью… Да, Карен всё знает, и нравственная индульгенция на свободные отношения вроде бы получена. Но всё равно перед нею я чувствовал себя мерзко – будто ребенка обманывал!

– Дорогая, мы можем опоздать на вернисаж!.. – попытался я прервать немецкую богиню любви и секса, но куда там!

Наше соитие, кажется, продолжалось целую вечность. Как в лучших порнофильмах, где важна сама оргия, а не ее финал.

Хорошо еще, что мы остались у гаража, не выехали не дорогу. В таком «заведенном» состоянии Карен могла устроить оргию и где-нибудь на пути, у светофора, дожидаясь, пока красный сменится зеленым.

– Алекс! Ich kann ohne dich nicht! Я не могу без тебя!

Ее лицо смотрело на меня теперь с водительского кресла. Губная помада попала на щёки, подбородок и даже на шею. Вся она светилась счастьем и очень напоминала сейчас «классические» кадры из немецких порнофильмов. Длинные ее волосы спутались, верх комбинезона был распахнут, груди порывисто колыхались в такт неровному дыханию. «Вот такая-то она и поедет на выставку к п%дерастам», – думал я, еле сдерживая смех.

«А я-то чем лучше?» – вдруг подумалось мне.

– Дорогая, по-моему, самое время принять душ!

Но там, в душе, случилось эротическое продолжение того, что было начато в автомобиле французского цвета.

Не меньше часа мы с нею сдавали зачет по Камасутре, циркулируя между ванной, кухней и спальней. Вконец обессиленные, мы уснули на необъятных размеров кровати. Зевающая Карен успела еще вызвать такси и заказать пиццу.

На выставку опоздать невозможно: вернисаж не советский генсек и гостей непременно дождётся! Мы прибыли в «Ангар» свеженькими, строго одетыми. Со стороны мы, пожалуй, напоминали супружескую пару, вернувшуюся с заводского партийного собрания или из Большого театра, где давали балет «Лебединое озеро» в присутствии членов Политбюро ЦК КПСС.

* * *

Ту «голубую» выставку в «Ангаре» я не забуду никогда. Меня, товарища с советским прошлым, поразило там всё: от безграничного содержания до вместительной формы.

Вернисаж и вправду размещался в промышленном ангаре, в параллелепипеде с радиусной крышей. Несколько лет тому назад здесь располагался настоящий склад, между высокими стеллажами сновали туда-сюда автопогрузчики, складируя промтовары.

Из ангара предприимчивые немецкие герры соорудили картинную галерею, весьма подходившую для выставок разного рода «нетрадиционалов». Вот и сегодня здесь выставлялись художники нетрадиционной ориентации, о чём просто кричало англоязычное название: «Blue Symphony», или, по-нашему, «Голубая симфония».

На выставке я встретил и художников из «Zommer Academy».

Но кое-чего в просторных залах всё же не хватало. Вернее, кое‑кого. Здесь нельзя было встретить женщин! Кроме двух: Карен и корреспондентки местной газеты. Последняя как раз брала интервью у одного из художников-педагогов академии фрау Кляйн.

Тут и там сладко щебетали мужские парочки, обнимающиеся и даже открыто, я бы сказал, показательно, целующиеся взасос. Показательно потому, что они обжимались и целовались под камеры телевизионщиков! Одета голубая публика была кричаще и артистично одновременно. Всё вперемешку: пестрые рубашки, золотые «Роллексы», золотые цепи, в руках – огромные мобильные телефоны с длинными антеннами. И бесконечные разговоры – должно быть, о любви. На выставке, под стальным куполом, стоял радостный гул. Так оно обычно и бывает на вернисажах, когда вместе собираются художники, давно не видевшие собратьев по цеху.

Между прочим, п%дерасты и впрямь говорили о любви.

– Договариваются о свадебных путешествиях, – шепнула мне на ухо Карен.

– В Америке есть храмы, где голубых венчают.

Тут я замер с открытым ртом. И закрыл его лишь после того, как нас с Карен обступили и начали знакомиться.

– Дас ист айн руссишер малер. Алекс Миронов, – представляюсь я направо и налево, собирая в кучу сознание и вспоминая свой вялый немецкий.

Изображая счастливую улыбку, жму мягкие девичьи руки, по какому-то недоразумению принадлежащие мужчинам. Успеваю подумать: не оскорбил ли кого привычным крепким рукопожатием?.. Напротив! После рукопожатий я поймал на себе пару-тройку оценивающих и даже томных взглядов художников, которые противоположному полу предпочитали пол собственный.

Чопорные официанты в белом и черном подают с серебряных подносов бокалы с шампанским. Звучит концерт №1 для фортепьяно с оркестром Чайковского. Ах да, Чайковского!..

И я уже знаю, какой скажу тост. Говорить приходится, и я поднимаю бокал с чудесным шампанским.

– За любовь!

В конце концов, какое им дело, кого люблю я: женщин или… Никаких «или»!

Тост мой вызывает в зале гул одобрения. Публика чокается, обнимается и целуется. Отсутствие женщин на этом празднике жизни подтверждало постулат, изложенный в Евангелии от Матфея: все люди – братья!

И тут Карен сжимает мой локоть. Оказывается, на вернисаж приехал бургомистр. И сейчас он будет выступать.

Вся толпа в «Ангаре», будто по команде, двинулась к импровизированной сцене. И только тут я кое-что заметил. Взглянув поверх лысой головы бургомистра, я чуть не подавился смехом. Из стены, выдвинувшись как бы навстречу зрителям, торчал гигантский эрегированный фаллос. Сию «скульптуру» изготовили из пластификатора, уделив при том внимание мельчайшим анатомическим подробностям. Разумеется, автор работы вложил всю свою голубую душу, всю любовь в это произведение, в эту выдающуюся – в переносном и прямом смысле – часть мужского организма!

Куда же направлял ствол сей орган? Оглянувшись, я увидел на противоположной стене зала великанскую задницу, чьи ягодицы напирали на зрителей. Очевидно, зад «слепил» тот же скульптор – и с тою же любовью.

Если бы не серьезные лица художников, внимавших каждому слову бургомистра города N, со мной наверняка приключилась бы истерика. Я притворился, будто подавился шампанским, извинился и выскользнул на улицу. Нет, меня не вырвало. На улице меня одолел истерический хохот! Я хохотал, надрывая животик, кланяясь земле, а на меня таращились прохожие и охранники, замершие у шикарных авто, чьи бока сверкали на стоянке перед «Ангаром». Вероятно, я смахивал на рано созревшего школьника четвертого класса, которому учительница на уроке ботаники подробно объяснила процесс опыления