Готтлоб Бидерман - В смертельном бою. Воспоминания командира противотанкового расчета. 1941-1945 Страница 23

Ведя в течение месяцев борьбу за выживание, каждый пехотинец продемонстрировал замечательную выносливость, когда приходилось жить под открытым небом в самых суровых условиях, имея для поддержания жизни лишь полевые пайки.

Мой взвод ПТО теперь насчитывал лишь два орудия, которые обычно обслуживал расчет из четырех человек на каждое орудие. Еще с двумя солдатами мы с Вольфом начали обучать еще один расчет.

Вечером 27 декабря пехотные полки готовились к новому наступлению. Часть 501-й пехотной дивизии была придана для укрепления левого сектора. 28 декабря в 7.00 наши войска бросились на штурм. Атаке предшествовал массированный артиллерийский обстрел.

Минометчики выпустили в сторону противника множество снарядов nebelwerfer, которые с пронзительным визгом проносились над нами, оставляя за собой сине-белые хвосты перед тем, как взорваться на вражеских позициях. Пленные подтверждали, что советские солдаты очень боялись этих ракет, которые они прозвали «мычащими коровами». Мы же называли скорострельные русские «катюши» «сталинским органом».

Мы припали к земле в своих окопах, готовясь к броску на врага. Медленно текли минуты; солдаты в молчании нервно курили. В мозгу проносились мысли о предстоящем наступлении, женах и детях, матерях и отцах, холодных трупах товарищей, которые видели прошлой ночью. Тщетно мы пытались сосредоточиться на текущем моменте.

Пулеметчики еще раз проверили работу своего оружия и очистили подающие лотки, убедившись, что на сверкающих пулеметных лентах нет грязи и песка, которые могли бы заклинить запорные механизмы оружия. В кожаные пояса и голенища сапог вставили ручные гранаты. Ефрейтор молча перекрестился в молитве, остальные сделали вид, что не заметили.

Пока приближалась решающая минута, командиры отделений старались воодушевить солдат, стараясь убедить их, что своей потрепанной в боях и ослабленной ротой мы можем совершить невозможное. Огневой вал пополз вперед, и цепи атакующих безмолвно устремились туда же.

После тяжелого боя Мекензиевы горы были взяты. Число солдат в роте было меньше, чем когда-либо. Мы установили свое орудие рядом с железнодорожной станцией Мекензиевы Горы, где рядом с каменной стеной для нас нашлось укрытие от непрестанно летевших артиллерийских снарядов, беспорядочно падающих на наш участок. Ночь мы провели скрючившись под подбитым русским танком. К утру снегопад покрыл истерзанную землю белым покрывалом, как будто стараясь скрыть раны войны, только немногие безобразные черные пятна выдавали места свежих воронок. Полная луна освещала окрестности, точно покрытые серебряной глазурью. Перед рассветом мы с Вольфом реквизировали из брошенного дома белую простыню, которой замаскировали бронированный орудийный щит ПТО.

В сером свете утра 29 декабря мы укрылись в небольшом каменном доме с толстыми стенами из природного камня, сквозь которые глядели разбитые оконные рамы. Потом мы узнали, что раньше это было жилище начальника станции Мекензиевы Горы. Было холодно, и мы растопили печку обломками мебели. Вольф отыскал где-то небольшой мешок картошки, которую мы порезали, чтобы поджарить на плите. Аромат картофеля наполнил эту первобытную местность, а тонкое облачко дыма поднялось из нашего жилья в спокойное, молочного цвета утреннее небо.

Враг продолжал вести мощный, но беспорядочный огонь по пристанционной территории все утро, и на чистом белом снегу резким контрастом выделялись черные круги земли, оставленные разорвавшимися снарядами. Возле угла дома взорвалась мина, но нанесла зданию лишь незначительный ущерб.

Мы устало вытянулись на полу, наслаждаясь роскошью нагретой комнаты. Утолив голод горячей картошкой с луком, мы скрутили сигареты из коричнево-золотых листьев крымского табака, которые смягчили на пару помятого медного самовара. Еще мы нарезали табак для трубок и погрузились в дискуссию относительно лучших методов обработки табака для получения максимального аромата. Один утверждал, что лучше всего замочить его в фиговом соке. Другой убежденно доказывал, что лучше всего – кукурузная водка, хотя ни того ни другого у нас не было. Желая положить конец этому глупому спору, Конрад посоветовал использовать конскую мочу, которая имелась в нашей армии в избытке.

Пока солнце поднималось над горизонтом, плотность артиллерийского огня возросла, достигнув крещендо, когда бог войны стал громить наши позиции. Снаряды, взметая вверх гейзеры земли, выискивали очередные жертвы. Наш часовой укрылся возле невысокой каменной стенки, и недалекий разрыв снаряда покрыл его грязью и обломками. Мы нашли его лежащим ничком на земле, руками он прикрывал голову, а тело и ноги были в кровоподтеках. Мы потащили его к своему укрытию, ныряя вниз и бросаясь плашмя на землю при каждом разрыве снаряда.

Я взял на себя обязанности часового, ведя наблюдение сквозь раму разбитого окна. В небе висели черно-серые шлейфы от рвущихся артиллерийских снарядов, и перед тем как обстрел прекратился, я заметил несколько новых, по форме похожих на гриб облаков, поднимающихся вверх на нашем участке. В 100 метрах отсюда на морозном утреннем воздухе ярко полыхали два дома.

Со своей позиции я увидел, как два солдата с винтовками на изготовку, обходя воронки, перебегают деревенскую улицу. В небо с шипением взвились две красные ракеты – предупреждение для нас о готовности к отражению вражеской атаки.

Вражеский артиллерийский обстрел возобновился, волной перемещаясь вперед, и, казалось, большинство снарядов падало в каких-то 100 метрах от нашей позиции. Пока наш взвод по тревоге выскакивал из дома, чтобы занять свои места на огневой позиции, я услышал резкий выстрел танковой пушки, смешавшийся с бешеным стрекотом винтовочных выстрелов и пулеметных очередей.

Мы бросились к своей противотанковой пушке, находившейся в двадцати шагах от того места, где железная дорога пересекала грунтовую. Присев возле орудия, я развернул его в ту сторону, откуда услышал грохот танка, и выглянул из-за орудийного щита, чтобы без помех осмотреть сектор ведения огня. Мимо промчался батальонный посыльный, отчаянно выкрикивая: «Танк! Танк!» Высунувшись из-за стального щита, защищавшего орудийный расчет, я заметил темный контур башни, медленно продвигавшейся между домами. Прижав правый глаз к резиновому кольцу оптики, я старался не выпускать из виду тяжелую машину, частично спрятавшуюся в боковой улице. С колотящимся сердцем я быстро повернул ствол туда, где в последний раз видел вражеский танк. Дистанция – 150 метров! Сердце почти выскакивало из груди, но я попытался спокойно дождаться, когда танк опять появится в поле моего зрения.