Жак Аттали - Карл Маркс: Мировой дух Страница 23

Гораздо позже одна из их дочерей, Лаура Маркс, напишет: «Они вместе играли, когда были детьми, были помолвлены очень юными и оставались вместе в битве за жизнь. И какой битве! Долгие годы в нужде, постоянно подвергаясь подозрениям, наветам, окруженные ледяным безразличием. Пройдя через это, через горе и радость, они ни разу не дрогнули и оставались верны друг другу до самой смерти, которая их не разлучила. Маркс всегда был влюблен в свою жену».

И также много позже Шарль Лонге, муж другой дочери, Женнихен, расскажет в газете «Жюстис» о сопротивлении этому браку со стороны Фердинанда, сводного брата Женни, добавив к нему еще и дядю Георга. Прочитав это за год до смерти, Карл (он любил смешивать все языки, когда писал) со своими обычными жесткостью и неискренностью выскажет свои возражения Женни, которая тогда была очень больна: «Вся эта история is a simple вымысел. There was по[20] предрассудков, которые приходилось бы преодолевать. Я не ошибусь, приписав это художественное украшение изобретательности г-на Шарля Лонге. Г-н Лонге весьма меня обяжет, если больше никогда не будет упоминать моего имени в своих сочинениях».

Поженившись, Карл и Женни отправились проводить медовый месяц на рейнские водопады. Они тратили без счета, переезжая из гостиницы в гостиницу, и провели лето 1843 года в доме в Бад-Крейцнахе. Ему было двадцать пять, ей двадцать девять. Карл захватил с собой сорок пять томов и читал Руссо, Монтескье, Макиавелли, Дидро, которого ставил выше всех, и снова Фейербаха, только что опубликовавшего свои «Предварительные тезисы к реформе философии». Маркс не отказался ни от одного из своих юношеских устремлений и наметил себе программу на ближайшие годы: стать величайшим из философов, свести воедино все знания и, в отличие от предшествовавших ему мыслителей, создать критику существующего порядка, изъясняясь на современном языке, понятном образованным рабочим. Все было решено в первые два месяца супружеского счастья.

Они недолго оставались одни: Арнольд Руге приехал поговорить об их совместном проекте. Куда перенести редакцию журнала? В Швейцарию, всё больше подчиняющуюся приказам Берлина? В Брюссель, где немецкая община весьма немногочисленна? Они выбрали Париж, где нашла прибежище большая часть немецкой интеллигенции. Женни захлопала в ладоши: Париж!.. Началась подготовка к отъезду. Они будут жить вместе у Георга Гервега, знаменитого поэта, друга Арнольда, разбогатевшего благодаря своему браку, только что там обосновавшегося.

Маркс предложил название для будущего ежемесячника: «Немецко-французский ежегодник»[21], чтобы установить связь между немецкой философией и французской революционной практикой. Дрезденский издатель Фрёбель, финансируемый Руге, согласился распространять их журнал в Германии.

Однако два друга не сошлись во мнении по поводу перспектив: Руге надеялся на движение немецкой буржуазии, а Маркс, гораздо больший радикал, не верил в буржуазную революцию и делал ставку на вмешательство народа. Он обличал «систему индустрии и коммерции, собственности и эксплуатации человека», приводящую к «разрыву внутри современного общества».

В то лето в Бад-Крейцнахе Карл также работал над двумя произведениями: «Критика гегелевской философии права» и «К еврейскому вопросу». И в том и в другом он представляет пролетариат исторической силой, способной в корне изменить общественные отношения и осуществить ту «человеческую эмансипацию», о которой он уже говорил.

В процессе работы он обнаружил, что может обсуждать с Женни свои идеи, прочитанные книги, рукописи. Она стала его первой читательницей и останется единственным человеком, способным в точности разбирать его почерк; он даже будет отдавать ей переписывать свои сочинения, прежде чем сдать их в набор.

Во введении к «Критике гегелевской философии права» Маркс, вслед за Фейербахом, предлагает «перевернуть диалектику Гегеля, чтобы поставить ее с головы на ноги», то есть исходить не из теоретического принципа, а из реальных условий жизни людей. Он считает, что это люди создали Бога по своему образу и подобию и что молитва отдаляет их от социального бунта. Он впервые формулирует мысль о том, что историческая миссия пролетариата состоит в том, чтобы опрокинуть капитализм. В отличие от Гегеля он утверждает, что не Государство управляет Историей, а История формирует Государство, и что люди могут освободиться только своими силами, а не по прихоти доброхота или по воле просвещенного диктатора. Революцию может осуществить только «сословие-освободитель», противостоящее «явному сословию-поработителю». Он упрекает Фейербаха в непонимании того, что люди, нуждающиеся в братстве, потому восприимчивы к религии, что она дает им ощущение принадлежности к общине. В отличие от бывших товарищей по Профессорскому клубу он утверждал, что религия — всего лишь порождение и искаженное отражение социальных условий, в которых живут люди. «Религия — это вздох угнетенной твари, сердце бессердечного мира, дух бездушных порядков. Религия — опиум для народа». Эти ставшие знаменитыми слова он впервые услышал от Моисея Гесса.

Человек — конечная цель человеческой деятельности. Маркс утверждает: «Самым высшим существом для человека является сам человек». Заботясь о том, чтобы напомнить о своем статусе ученого, он пишет: «Мы приносим миру принципы, которые мир сам разработал внутри себя». Он обращается к левым гегельянцам со знаменитым и угрожающим призывом: «Оружие критики не может, конечно, заменить критики оружием, материальная сила должна быть опрокинута материальной силой; но и теория становится материальной силой, как только она овладевает массами». Наконец, в противоположность Руге, верившему в неизбежность буржуазной революции в Германии, Маркс заключает: Германия может взяться за дело радикального освобождения человека именно потому, что путь буржуазной революции для нее закрыт по причине ее политической отсталости. «Германия не может совершить революцию, не начав революции с самого основания. Эмансипация немца есть эмансипация человека… Когда созреют все внутренние условия, день немецкого воскресения из мертвых будет возвещен криком галльского петуха».

Потому-то он и рад возможности наблюдать изнутри за притягивающей его внимание политической ситуацией во Франции — авангарде реформации в Европе. Франция, которую так обожал его отец, всю жизнь будет ориентиром и для него самого. Он впервые говорит о «пролетарской революции» и отождествляет дело европейского трудящегося сословия с волей соединить рациональный идеал и реальную жизнь. Он пишет Руге о своей радости от отъезда: «В Париже — старая школа философии, absit omen[22], и новая столица нового мира».