Геннадий Васильев - В Афганистане, в «Черном тюльпане» Страница 23

Касымов обмяк, с досадой схватил мины и как-то обреченно отошел в сторону, размахивая злосчастными боеприпасами, не замечая их чугунной тяжести.

20

— Ну, вот, товарищ лейтенант, — сказал Шкловский немного сдавленным голосом с сухим присвистом, — видите сами, сплошные неуставные взаимоотношения. Все у вас в роте как-то несерьезно, непрочно, все висит на волоске. Еще немного, и у нас на глазах случилось бы открытое неповиновение приказу… Воинское преступление, между прочим.

Шкловский закашлялся, достал из какого-то кармашка чистый носовой платок, аккуратно промакнул влажный лоб. Платок развернулся сияющей белизной, рванулся белым флажком на ветру из рук Шкловского.

— Я вас серьезно предупреждаю, — строго отчеканил Шкловский, скомкав в руках непослушный платок. — Наводите в роте настоящий дисциплинарный порядок. Партизанской вольнице должен быть положен конец. Солдаты должны обращаться к вам и к младшим командирам строго по-уставному. А вот с этими вашими смехуечками — один шаг до беды.

Шкловский развернул платок и принялся аккуратно складывать его в маленький квадратик, словно демонстрируя, как надо наводить во всем идеальный порядок.

Шульгин наблюдал за ним с раздражением.

— Все-то вы правильно говорите, — сказал он тихо, царапая ногтями содранный скользящим ударом пули лак на прикладе автомата, — одна цитата из устава, другая из учебника, третья из газеты. А вот интересно было бы посмотреть, как бы вы сами поставили на место этого неуправляемого дембеля. Если бы сами оказались на месте сержанта Богунова. Или вы думаете Касымов — послушный пунктик из ваших идеальных параграфов. Вытянется в струнку, ручки по швам, глазки в переносицу, и пойдет строевым шагом по этим камням, ать-два-а…

Шульгин хмыкнул, непроизвольно погладил автоматный приклад, ласково и успокаивающе, как домашнюю кошку.

— Читать лекции с кафедры, сочинять инструкции — занятие нехитрое. Лекторов и инструкторов развелось много. Даже чересчур много на душу населения. Вот если бы эти лекторы примеряли к себе все сказанное. Грузить других легче, чем нести самому. Да только грузить тоже надо с умом. Чтобы хребет не сломать…

Шкловский побагровел, задохнулся, сузил пожелтевшие от злости глаза:

— Сколько нужно грузить, столько и нагрузим, товарищ лейтенант. Не ваше дело. И понесете все, как миленькие. Не сломаетесь. Даже бегом побежите. Много стали размышлять. Лекции им не нравятся! — Шкловский вскинул пухлую ручонку с вытянутым указательным пальцем. — От лекций еще никому плохо не было! Может, вам, товарищ лейтенант, не только лекции, может, вам… вообще вся наша ленинская идеология не нравится?

Шкловский поперхнулся, закашлялся, хватаясь за лямки вещевого мешка. Видимо, вещевой мешок хоть и с небольшой тяжестью мешал ему свободно дышать, душил его. Не привыкший к походной амуниции капитан Шкловский теребил лямки, пытаясь облегчить давящую на его тучную фигуру тяжесть.

— Мы перенесем этот принципиальный разговор в полк. Поговорим о советской идеологии в более подходящих условиях. Например, в кабинете политотдела или на заседании партийной комиссии, товарищ лейтенант. Выясним, какие у вас сложились частные взляды? А сейчас выделите мне сопровождающих. Я собираюсь пройти на позиции шестой роты, проверить там ход политической работы.

Он развернулся в сторону соседнего горного хребта, прищурил близорукие глаза, словно примеряя расстояние до окопов шестой роты, которая звалась в эфире «Подковой».

«Очень ты там нужен, проверяльщик», — подумал про себя Шульгин и невольно усмехнулся, представляя, как тяжко придется на склонах крутого ущелья тучному начальнику с миной за потной спиной.

Шкловский круто повернулся к Шульгину:

— Долго мне ждать ваших людей, товарищ лейтенант?..

21

Все осталось прежним в стареньком Никольском храме. Черные покрова на аналоях, черная завеса на царских вратах, покрытый ажурным покрывалом высокий крест. Только все же показалось Анне Ивановне, что стало немного светлее среди траурного убранства церкви. И лицо священника показалось Анне Ивановне приветливее.

— Открыл вам Господь правду, — сказал священник с грустной улыбкой, — вижу, знаете теперь, где служит сын.

Анна Ивановна сбивчиво рассказала о событиях последних дней, а батюшка даже не удивился.

— Все промыслительно у Господа, — сказал он спокойно. — Вы хотели знать, какой крест вам нести? И вот теперь видите свой крест. Нелегкий это крест, скажу я вам, но каждому крест дается по силам. И сыну вашему выпал нелегкий крест…

Батюшка замолчал, опустил глаза.

— Только он его пронесет с честью. Большой пример покажет всем, я в этом уверен… Хороший у вас мальчик, — батюшка накрыл рукой серебряный крест. — Пример всем покажет и душу спасет. А ведь сказано Серафимом Саровским, спаси душу свою, и вокруг тебя спасутся тысячи… Одна душа спасается, и сколько озаряется света в мире…

Анна Ивановна с облегчением улыбнулась.

— Так мой сын спасется, — она побоялась поднять глаза на серебрянный крест. — Спасется, правда?..

Священник отвел от нее глаза и вздохнул.

— Душу спасет… Вы только молитесь за это…

Он обернулся и пристально посмотрел на пламя горящих свечей:

— Разгорелось страшная брань… Разбужен дух войны в людях. Вот что самое страшное…

Священник сосредоточенно перекрестился.

— Легко возмутить пламя вражды. Но угасить жар ненависти трудно. Огонь войны может пылать десятки лет…

Батюшка обернулся к Анне Ивановне.

— Знаете, как называют наши дети своих врагов в Афганистане?

Анна Ивановна покачала головой.

— Они их называют «духами». У наших детей душа еще не огрубела. Они остаются мальчишками. Поют песни. Снежками бросаются. Катаются с ледяных гор… Но видят они перед собой «духов» и сражаются с темной злобой, которую подняли против них страшные духи поднебесья.

Батюшка вздохнул, покачал головой.

— Это жуткая стихия — война. Война обнажает человеческие души. На войне всплывает все потаенное из души, вся грязь, нечисть льется рекой…

Батюшка закрыл глаза.

— Сколько мерзости несет война!

Затрепетали свечи от порыва ветра, словно донесся до них ураган далекой войны. Анне Ивановне даже показалось, будто колыхнулись ризы на иконах. Закачались кисти черных покровов.

Батюшка положил горячую ладонь на похолодевшие руки Анны Ивановны.

— Не скорбите, не теряйте надежды. Наши дети вынесут все.

Батюшка погладил материнские руки.