Клод Дюфрен - Мария Каллас Страница 23

Около двадцати пяти тысяч зрителей, присутствовавших на каждом представлении «Джоконды», оказывали певице довольно теплый прием, но не более того. Что же касалось специалистов, возможно, талант молодой певицы не оставлял их равнодушными, но порой в своих оценках они проявляли достаточную сдержанность. Так, певец Мирто Пикки впоследствии воспоминал, «что в тот вечер было невозможно угадать, как сложится дальнейшая карьера Каллас. Публика была еще не готова принять некоторые слишком резкие звуки, характерные для этой выдающейся певицы». Столь же сдержанным было и мнение доктора Милани, известного авторитета в области бельканто: «Голос мощный, но порой резкий с гуттуральным звучанием». Харольд Розенталь, знаменитый английский музыковед, основавший журнал «Опера», с самого начала заявил о себе как о страстном поклоннике певицы, вместе с тем отметив «непривычный для слуха металлический тембр».

Пребывавшая в постоянных сомнениях, всегда недовольная всем, что она делала, Мария восприняла бы эти высказывания не иначе как приговор, если бы рядом с ней не оказался Менегини, спешивший в любом случае прийти к ней на помощь. Пятидесятилетний коротышка расшибался для нее в лепешку: он обивал пороги многочисленных импресарио, стучался в двери директоров оперных театров. Баттиста даже забросил собственный завод со всеми его кирпичами, чтобы служить верой и правдой своему капризному и требовательному кумиру.

«Я познакомилась с мужчиной, который влюбился в меня без памяти. Он хочет на мне жениться. Я не знаю, что ему ответить. Ему пятьдесят три года и он очень богат и обожает меня. Что ты думаешь об этом?» — писала матери Мария, похоже, не в ожидании материнского совета; скорее, ей не терпелось сообщить, что она покорила сердце мужчины.

И вот уже без всякой ложной скромности она стала принимать материальную помощь от своего дорогого Титта. Впрочем, что ей оставалось делать, если после пяти представлений «Джоконды» она заработала всего несколько тысяч лир? Менегини не заставил себя долго просить и вложил свои деньги в обеспечение светлого будущего молодой певицы. Для начала он раскошелился на одежду, достойную будущей примадонны.

Баттиста очень надеялся, что все его затраты окупятся с лихвой, когда она пробовалась на роль в «Бале-маскараде» у Марио Лаброка, художественного руководителя миланского театра «Ла Скала». Однако эта роль уплыла у нее из-под носа. Не важно! Неугомонный Менегини представил певицу сеньоре Франчини, директрисе театра «Павио». И он же в ярости захлопнул за собой дверью, как только услышал о смехотворной сумме гонорара в 15 тысяч лир за спектакль!

Вдобавок ко всему на Менегини усиливалось давление со стороны его многочисленного семейства. Суровое осуждение родных и близких ему людей стало для него тягостным испытанием. Он не знал, на что решиться. Марию вдруг охватил страх. В течение каких-то нескольких месяцев Баттиста занял настолько большое место в ее жизни, что она приходила в ужас при одной только мысли, что он бросит ее. Она боялась остаться одной в стране, которая не торопилась раскрыть ей свои объятия. Мария направляла Баттисте нежные послания, которые он с великим удовольствием опубликовал после смерти Каллас, словно с помощью этих писем спешил взять реванш у покойного Онассиса.

«Весь прошлый день и прошлую ночь я переживала смертные муки. Я решила уехать, поскольку мне показалось, что я надоела тебе. Я уже наполовину наполнила вещами свой чемодан, как вдруг остановилась. Разлука с тобой будет для меня слишком тяжелым наказанием. Я нуждаюсь в тебе и твоей любви…» — писала она.

Они еще не жили вместе, и у Марии возникла мысль уговорить Менегини остаться у нее на всю ночь до утра. Наконец ей удалось осуществить свой замысел, в чем она простодушно призналась: «Я почувствовала бы себя такой несчастной, если бы прошлой ночью ты ушел от меня. Твое присутствие было необходимо мне, чтобы уснуть в твоих объятиях. Ты — весь мой, и я благодарю тебя за это. Мне нужна твоя нежность и твоя любовь. Мой Баттиста, все мои чувства и все самые тайные мысли принадлежат тебе. Я живу одним тобой…»

Одна только мысль о том, как эта рослая и отнюдь не хрупкого телосложения девица засыпала в объятиях пятидесятилетнего коротышки, вызывает улыбку, а главное, ее пылкие слова о любви никак не соответствуют тем представлениям, которые сложились у нас о будущей звезде мировой оперной сцены, о гордой независимой женщине со взрывным темпераментом… И тем не менее ее слова открывают нам вторую сторону медали: на протяжении всей жизни нежный садовый цветок, каким в душе была Мария, будет уживаться с дикорастущим колючим растением, каким была Каллас, и это соседство создало в будущем большие трудности как для самой певицы, так и для всех, кто соприкасался с ней по жизни.

В те дни, когда фортуна упорно не желала повернуться к Марии лицом, а мечты о мировом признании и славе не спешили претворяться в жизнь, она спешила уцепиться за Баттисту, как утопающий хватается за соломинку. И в тот момент, когда она меньше всего этого ожидала, ей вдруг улыбнулась удача. Счастливый случай ускорил превращение Марии в великую Каллас: Нино Каттозо, представитель театра «Ла Феничи» в Венеции, предложил ей исполнить партию Изольды в опере Вагнера «Тристан и Изольда». Кто стоял за спиной этого венецианского музыканта? Менегини уверял, что он. Туллио Серафин признавался в том же. В то же время Мария утверждала, что она сама взяла инициативу в руки и позвонила Каттозо. Известно лишь одно, что первый шаг сделал именно Менегини: когда он вышел в гневе из кабинета сеньоры Фрачини, то с чисто итальянским темпераментом хлопнул дверью, не заметив Каттозо.

Несчастный венецианец получил прямой удар в лицо! Похоже, Менегини как всегда преувеличивал, сообщая, что сломал Каттозо нос. Но если в его словах есть хоть доля правды, то картина была и в самом деле впечатляющей…

Как бы там ни было, но этот несчастный случай, возможно, помог Каттозо запомнить молодую певицу, выступавшую на сцене «Арены ди Верона», поскольку он сообщил Туллио Серафину, что хотел бы пригласить ее к себе в Венецию. Но знала ли Мария эту роль? Она поспешила дать Серафину утвердительный ответ, хотя ей пришлось солгать. И это была поистине ложь во спасение. Всегда недовольная собой, переживавшая непреодолимый страх перед выходом на сцену, застенчивая от природы и неуверенная в себе девушка настолько прониклась идеей своего божественного предназначения во что бы то ни стало стать великой певицей, что, ни секунды не раздумывая, держала перед судьбой это неслыханное пари: за два дня она выучила сложнейшую роль, отправилась на прослушивание к Туллио Серафину и привела в неописуемый восторг старого маэстро. Он тут же позвонил Каттозо, чтобы тот без всяких проволочек принял в труппу театра молодую певицу. Каттозо согласился, и Мария подписала контракт на сумму в 50 тысяч лир за каждый спектакль. Премьера должна была состояться 30 декабря в театре «Ла Феничи» в Венеции. Отныне путь к славе был открыт.