Людмила Бояджиева - Андрей Тарковский. Жизнь на кресте Страница 23

— Хорошо поет. Смешные песни, — послушно согласился Андрей. — Только мне никто больше не нужен. У меня есть ты — моя женщина. Ты очень красивая… — Андрей вытащил заколку из «хвоста» Ирмы, рассыпал ее длинные светлые волосы. — Мне кажется, что, когда я родился, совсем такой была моя мама. Вот заплети косу!

— Завтра, — она сняла фартук. — Сейчас — баиньки.

Содружество Тарковского с Андроном Михалковым-Кончаловским продолжалось. Они упорно пытались пробить путь к тому киноискусству, о котором мечтали.

С Андроном и Олегом Осетинским в 1959 году Тарковский пишет сценарий «Антарктида — далекая страна», отрывки из которого публикует «Московский комсомолец». Тарковский пытается предложить сценарий к постановке на «Ленфильме», но получает отказ. В апреле следующего года они с Андроном с увлечением работают над сценарием фильма «Каток и скрипка». Сценарий принимают в только что созданном объединении «Юность» на «Мосфильме», а Тарковский получает разрешение поставить «Каток и скрипку» в качестве дипломной работы. Он предложил молодому оператору Вадиму Юсову, в то время уже известному, снять эту короткометражную картину. Несколько удивленный такой наглостью студента, Юсов согласился.

Немудреный, трогательный сюжет рассказывает о дружбе мальчика, обучающегося игре на скрипке, и водителя катка. Замысел фильма, его образность несет на себе явный отпечаток увлечения Тарковского и Кончаловского фильмами французского режиссера Альбера Ламориса, короткометражный фильм которого «Красный шар» завоевал в 1956 году Гран-при на Каннском кинофестивале и получил «Оскара».

В дипломной работе «Мальчик и голубь» Кончаловского также заметно увлечение Ламорисом.

«Почему Ламорис на нас повлиял? — вспоминает Андрон Кончаловский. — Он еще раз сломал наше представление о кино. «Белая грива», «Красный шар», «Путешествие на воздушном шаре» — эти фильмы подняли на новый виток звуковое кино. Диалога в фильмах не было, сюжет развивался вне слов, но звук при этом играл очень важную роль. Это было как бы чистое кино, очень непростое по форме, привлекательное еще и тем, что оно не требовало звезд, даже вообще актеров. Ему достаточно было очень немногих типажей, в нем действовали бессловесные или вообще неодушевленные персонажи (лошадь, рыбка, надувной шарик, мальчик), а это значило, что подлинный автор — режиссер, что он насыщает своим отношением весь окружающий мир, делает его антропоморфным, делает его своим».

В фильме Андрея — тоже типажи: мальчик, рабочий, хулиганы. Но зато основным персонажем становится Москва — старая, обновляющаяся; яркие асфальтовые катки в тесных двориках, детская скрипочка, веселый летний дождь, разбегающиеся за витриной краснобокие яблоки…

Хронометраж фильма — менее 50 минут. За это короткое время разыгрывалась история, происходящая одним солнечным сентябрьским днем во дворе старого московского дома, где живет семилетний мальчик, аккуратно посещающий со своей скрипочкой музыкальную школу. «Музыкант», как зовет его местная шпана, ежедневно с ужасом проходит через двор под издевательскими насмешками местной шпаны. Однажды симпатичный водитель красного асфальтового катка, укатывающего свежий асфальт на утоптанных колдобинах дворика, вступился за скрипача. Он не только разгоняет шпану, но и дает «музыканту» поработать на катке. Затаив дух от восторга, мальчик пытается управлять огромной машиной. Так начинается непродолжительная дружба двух мужчин.

Новый друг встречает мальчика, возвращающегося из музыкальной школы, и зовет его с собой на обеденный перерыв. Основная часть истории сосредоточена в этой прогулке: мимолетные события превращаются в настоящие приключения. Река жизни наводняет столицу, и все включается в ее бурное течение. «Музыкант» заступается за обиженного малыша и возвращает ему отбитый в драке с задиристым хулиганом мяч. В потоках веселого, крупного дождя друзья теряют и находят друг друга. В сверкании ливня возникает новый эпизод: толпа глазеет, как разрушают старый дом: тяжелая чугунная «баба» вновь и вновь крушит толстые кирпичные стены. В фильме этот эпизод звучит оптимистически, ведь на месте обветшалого прошлого будет расти и процветать новая Москва. Ароматом сентябрьских яблок веет от короткой зарисовки: мальчик задержался у витрины с зеркалами, за которой продавщица протягивает девочке с воздушными бантами кулек красных яблок. Яблоки рассыпаются, их размноженное отражение танцует в отсветах солнечного блеска среди осколков отражения мокрой улицы, троллейбуса, домов. Кружит, сверкая красками, как в радужном калейдоскопе.

Конфликт, возникший между друзьями, невелик, но символичен: мальчик в сердцах бросает на землю купленный для общего завтрака хлеб. Поступок возмущает рабочего, и он объясняет «музыканту» цену хлеба. В знак примирения мальчик играет на скрипке под гулкими сводами дворовой арки. Замученный школьными экзерсисами под метроном, маленький ученик впервые играет вольно и радостно, подчиняясь велению души. Рабочий парень, затаив дыхание, слушает игру своего нового друга. Теперь он с уважением смотрит на мозоль, натертую скрипкой на подбородке маленького «музыканта». Последний кадр фильма радостно живописен: мальчик в красной рубашке бежит по широкому свежему асфальту к сверкающему красному катку.

В этой первой дипломной работе Тарковского, так непохожей на все последующие, уже заметны некоторые признаки его «почерка». Совместная работа Тарковского и Юсова отличалась цветовой насыщенностью, выразительностью каждой детали. Начиная от подъезда старого московского дома, украшенного окном с разноцветным витражом, до гулкой подворотни или паркетного коридора музыкальной школы — все несет на себе печать подлинности, узнаваемости столичного быта.

Яркость, смысловая насыщенность отдельных эпизодов придавали простенькой истории полифоническое звучание.

За 46 минут экранного времени Тарковский сумел рассказать много — о дружбе, труде, о красоте мира и человеческого добра, о прелести старой, уходящей в прошлое Москвы и приходящей в тесные дворики и переулки силе обновления. Оптимистическая бодрость настроения, выразительное, яркое построение кадра — все это знающим последующие работы Тарковского кажется чуждым ему, заимствованным из другой эстетики. Никогда больше он не позволит себе увлекать зрителя красочной, световой игрой, брать в союзники такое «пошлое» понятие, как радость бытия. От первой ленты останутся лишь отдельные приемы, которыми Тарковский будет пользоваться чрезвычайно осторожно и в самые ответственные моменты. Свет и цвет из главных «героев» этой жизнелюбивой короткометражки перейдут в статус сильнодействующих выразительных средств, оттеняющих трагическое «звучание» мрачного монохрома.