Ким Сен - В водовороте века. Мемуары. Том 1 Страница 23

Воспоминания о зиме в Бадаогоу возвращают меня в детство семидесятилетней давности. Тогда мы на реке Амнок прорубили большую лунку диаметром больше метра и, став в шеренгу на берегу, соревновались в прыжке через нее. Мы говорили, что не достойны быть впредь бойцами корейской армии те, кто не могут перепрыгнуть через эту лунку, и вихрем пролетали через нее. Мы напрягали все силы, чтобы не опозориться в таком соревновании. Иначе какие же мы бойцы корейской армии?!

У кого был короток шаг и большая боязливость в душе, тот не мог перепрыгнуть через такую лунку и шлепался в нее. В такой день в доме, чьи дети промокли до нитки, жаловались, высушивая одежду над жаровнею, говоря, что из-за этого Сон Чжу семьи из Пхеньяна замерзнут, как пойманный минтай, да и перемерзнут все соседские дети. Ходила даже молва, что Сон Чжу — глава детворы Бадаогоу, и взрослые, как правило, называли мое имя, когда сетовали на своих детей.

Иногда мы до глубокой ноченьки играли в войну на горе за Бадаогоу, беспокоя взрослых не на шутку, В таком случае им приходилось искать нас всю ночь, отказывая себе во сне. Такие случаи повторялись часто, и взрослые строго контролировали своих детей. Но нельзя же было запереть на замок неудержимую детскую душу, что парит высоко в бескрайнем небе.

Однажды мой одноклассник Ким Чжон Хан хвалился, показывая нам капсюль, взятый из ящика с капсюлями, который хранился у них на складе. В этом, хотя и домашнем, складе лежали целыми грудами оружие, мундиры и обувь, которые будут отправлены в отряды Армии независимости. Старшие братья Ким Чжон Хана покупали в большом количестве рабочую одежду, обувь и другие вещи в магазине посредника японской фирмы и посылали их в вооруженные отряды. Чтобы снабжать Армию независимости материалами, они достали два судна и лошадь и, разъезжая по разным местам, скупали товары.

В тот день мы играли у жаровни, грызя тыквенные семечки. Ким Чжон Хан свистал, приложив капсюль ко рту. И вдруг капсюль взорвался, — его коснулся тлеющий уголек. Парень был ранен в нескольких местах. Старший брат завернул его в простыню, взвалил на себя и прибежал с ним к моему отцу.

Если бы до полицейских дошли слухи, что мальчик ранен взрывом капсюля, то произошла бы большая беда. Поэтому отец двадцать с лишним дней лечил его, пряча в своем доме.

После этого события я узнал, что семья Ким Чжон Хана — это семья патриотически настроенных, честных торговцев, которые снабжают отряды Армии независимости военными материалами.

В те годы у нас, несмышленышей, было много всяких приключений. Однако все же меня не покидала тяжелая мысль об одном. Становясь старше, в моей душе все больше возрастала печаль о порабощенной стране.

5. «Песня о реке Амнок»

В один из первых дней 1923 года отец, усадив меня перед собой, спросил:

— Что ты будешь делать дальше, ведь ты скоро окончишь начальную школу?

Я рассказал ему о своем намерении продолжать учиться дальше, что было и заветной мечтой моих родителей. Однако мне было несколько странно: откуда вдруг такой неожиданный вопрос о моем будущем?

Отец смотрел на меня с серьезным выражением на лице и сказал, что дальше мне лучше бы учиться в Корее. Эти его слова были для меня как снег на голову. Чтобы учиться в Корее, надо покинуть родителей. Мне никогда не приходило в голову и подумать об этом.

Удивилась такому совету и мать, занимавшаяся рядом тут шитьем. Она на этот счет подала свой голос:

— Нельзя ли его послать учиться куда-нибудь поближе, в какой-то близлежащий отсюда край? Ведь он еще совсем малолеток.

Отец был непреклонен. Он, видимо, давно уже так решил. Он повторял не раз:

— Обязательно надо послать Сон Чжу в Корею, хоть это сейчас нас и огорчает, вызывает у нас чувство какой-то опустошенности.

Вообще мой отец никогда не брал назад свои слова. Со всей серьезностью он мне сказал:

— Ты с малых лет мыкал горе, следуя за родителями. Пойдешь снова в Корею. Тебя, может, ждут более тяжелые муки и страдания. Но отец решил послать тебя в Корею. Будь же мужчиною. Рожденный в Корее должен хорошо знать Корею.

Если ты в Корее толком узнаешь, почему наша страна была обречена на гибель, и то уже будет большая удача. Иди в родной край и испытай на себе всю горечь и трагедию нашего народа. Тогда ты узнаешь, что надо делать.

И я согласился по наказу отца учиться в Корее. К тому времени и в Корее дети из порядочно живших семей собирались со свертками в руках уехать на учебу за границу. Было такое поветрие. Многие думали: чтобы быть просвещенными, постичь науку, надо уехать в такие страны, как США или Япония. Такова была своего рода тенденция того времени. Поэтому все отправлялись за границу. А я вот собирался в Корею.

Образ мышления отца был необычно своеобразен. Поныне я думаю, что отец, пославший меня в Корею, был прав. Мой отец велел мне, — а тогда мне не шел еще и двенадцатый год, — одному проделать путь в тысячу ли, который тогда был почти безлюдной местностью. Что там ни говори, мой отец был человек необыкновенного характера. И такой его характер, теперь это можно сказать вполне определенно, придавал мне силу, укреплял во мне веру.

Собственно говоря, мною тогда овладели тоже необыкновенные чувства. Все, конечно, было хорошо: увидеть Родину и учиться на ее лоне, но огорчало меня одно: жаль было расставаться с родителями и младшими братьями. Однако во мне горело желание быть в родном селе. Тоска по Родине упрямо переплеталась с неотвязной мыслью оставаться в теплой семейной обстановке. Терзаемый душевными колебаниями, я был несколько дней в очень неспокойном состоянии.

Мать предложила отправить меня попозже — пусть хотя бы погода станет потеплее. Ей было отчего встревожиться: я же был совсем еще малолетком, и ей было жаль отпустить меня одного в дорогу на тысячу ли. Но отец и на это не согласился.

В душе глубоко беспокоясь обо мне, мать всю ночь напролет шила турумаги (корейский верхний халат — ред.) и носки, чтобы отправить меня в день, назначенный отцом. Решение им принято — и точка. И мать не высказала на это никакого возражения. Это была тоже особенность моей матери.

Наступил день, когда мне надо было отправиться в путь. Отец спросил все же:

— Сможешь ли ты один проделать тысячу ли от Бадаогоу до Мангендэ?

Я ответил:

— Смогу.

Тогда отец нарисовал в моем блокноте маршрут похода. Он подробно указал путь: от Хучхана до какого-то там места, от Хвапхена до какого-то и т. д., от пункта до пункта. И указал расстояние между ними во сколько-то ли. А телеграфировать велел два раза — первую телеграмму подать из Канге, а вторую — из Пхеньяна.