Еремей Парнов - Посевы бури: Повесть о Яне Райнисе Страница 23

«Как сильно умеет ненавидеть этот человек, — подумал Сергей Макарович, — с какой неистовой страстью. Ведь это страшно и, должно быть, дурно…»

И мир на землюНе снизойдет,Пока их кровьюНе истечет.

За ними новыхПошлют сквозь ад,И так же в небоОни взлетят.

И так же, страшен,Придет отлив,Но дунет ветер,Все повторив.

И вновь над смертьюВзлетят сердца.И этой сменеНе жди конца!

Замолкнет голос,Враз онемев,Но сотни глотокВозьмут припев.

Пока над миромГуляет бич,Немые камниИсторгнут клич!

Столпы земныеСметет удар,И тьма займетсяВдруг, как пожар.

И ваши крышиВ тот судный час,Как плиты склепа,Придавят вас.

Дворцы и виллыОгнем спаля,Сама очиститСебя земля.

И даже скалыВас не спасут —Падут лавиной,Как страшный суд.

Вам станет смертьюПучина вод —Челны потопитИ разобьет.

Вас не укроетТуман болот,Душ ваших черныхНе обоймет.

Пусть в серном жерлеСгорит ваш жир,Вонючим дымомУйдет в эфир.[7]

ГЛАВА 5

Так вот они какие — Зилие калны — Синие горы, на которых в колдовские Яновы ночи так ярко пылали костры. Есть ли более таинственный уголок в тихой Курземе — Курляндии, на всей прибалтийской земле? В мох и вереск вросли гряды валунов. Дремучие ели осыпают седую хвою на гранитную крошку размытых дождями морен. В тихих тисовых рощах бродят чуткие косули. Цепкий плющ обвивает стволы или, прильнув к отвесному камню, сосет железистый сок из невидимых трещин. Оттого так красны его листья, так крепка ржавая проволока стеблей. Бурная Вента скачет по валунам. В пене, брызгах несет чистейшие воды, процеженные сквозь песчаник и доломит. Неподвластны времени Синие горы. Шумит и вечно будет шуметь водопад Вент ас Румба. Ядовитая темная зелень блестит под струей. Мокрые камни угрюмо сверкают за белою пряжей летящей с обрыва воды.

Здесь даже людские творения обрели очертания мертвой природы, ее гениального хаоса. Холмами, лиловыми до восхода и после заката, стали забытые куршские города. Под ельником и зарослями лещины, под сухим перегноем и ледниковой галькой прячутся деревянные срубы, нехитрый скарб нераскаянных язычников, их оружие, кости и прах. Молчалив ушедший под землю народ. Ни ореховая рогулька, — колдуны со всей Европы стекались сюда за лещиной, — ни легендарный папоротников цвет не укажут, где спрятаны клады. Не найти следов молний, ушедших в пески, не выведать секретов, доверенных сосне на перекрестке дорог. И все же из желудей жертвенного тысячелетнего дуба прорастают упорные молодые дубки. Когда-нибудь они и расскажут, где искать каменный алтарь Перконса, где зарыты на синем холме Элкукалн драгоценные клады, где спит под липовой горой Каривкалн — сожженное крестоносцами городище. Но пока в лесном потаенном шепоте нельзя разобрать даже имени заповедного края. Первозданного слова, которое сродни древним богам. Изначального вещего зова. Просвистит ветерок по кронам дубов и тисов, зашелестят узорные свежие листья. Ничего не понять в этом свисте: тис-талс. Впрочем, так ли уж смутен языческий шорох лесов?

Самое слово «Тальсен» впервые встречается в договоре легата Балдуина Альпского, который он заключил с куршами от имени великого понтифика Григория IX в 1231 году. Вскоре эти земли отошли к Ливонскому ордену, а в 1292 году высокородный рыцарь Альбрехт получил ленное владение in territorio Thalsen. С того времени и подпал Тальсен под безраздельный сюзеренитет ордена. В 1528 году член капитула и командор Филипп Брюген, представлявший ливонское рыцарство при германском императоре Карле V, получил здесь обширный феод. Кусочек оказался настолько жирным, что командор поспешил закончить все дела в Аугсбургском рейхстаге и окончательно переселился в куршскую, курляндскую точнее, Швейцарию. О, что за дивный, сказочный край! Сколь густое тут молоко и как быстро набирают вес свиньи на здешних желудях! А охота? Такой охоты не знали ни Шарлемань, ни король Артур: вепри, олени, медведи. Про птицу нечего и говорить: лебеди, цапли, куропатки, бекасы и прочая боровая, а также озерная дичь. В ручьях играет форель. В реки заходят лососи и рейнские осетры. Рай, одним словом, для военно-монашеской братии, подлинный парадиз. Прочно осел Филипп на своем лене. Пиры, которые он задавал в «родовом», спешно возведенном замке, прославились на весь христианский мир. В немецких хрониках и архивах папской курии сохранились восторженные описания блюд, которыми потчевал вельможных гостей барон фон Тальсен: жареные лебеди, начиненные раковыми шейками, осетры, варенные в диком меду, фазаний паштет, гарнированный головками вальдшнепов, «пьяная» форель в мальвазии. Других следов Филиппа в исторических документах не зафиксировано.

Можно лишь догадываться о том, каким способом выколачивал он серебряные марки на сладкую жизнь. Но корни Филипп пустил крепкие. Род Брюгенов стал отныне главной опорой курляндских владык. Сын Филиппа Эверт сделался советником при первом герцоге, а Брюген фон Стенде выбился даже в канцлеры. Легенды, которые сложились о Брюгенах, умалчивают об истинных причинах возвышения славного рода. Едва ли следует верить тому, что Брюген фон Вольф разбогател и даже купил себе графство, торгуя своим священным правом первой ночи. Не исключено, что он и поступал так, но, сколь ни прелестны были его молодые холопки, использовать их с барышом для казны возможно только единожды. На этом, увы, не разбогатеешь. Сохранился отпечатанный в Митаве судебник для крестьян, который издал в 1780 году Эрнст Брюген. В нем подробно аргументировано баронское право на милость и наказание, равно как и священные привилегии сеньора напутствовать новобрачную. Предусмотрен даже штраф, налагаемый на ослушников.