Святослав Рыбас - Генерал Кутепов Страница 23

Кутепов избежал ее в Петрограде. Его пытались арестовать у Преображенских казарм, на квартиру к его сестрам трижды являлись матросы, но он ускользнул.

Он еще пытался что-то изменить, заходил в офицерское собрание полка, в штаб округа, в Зимний, в Думу, пока наконец не понял, что здесь все поражено смертельной болезнью, и тогда уехал из столицы первым попавшимся поездом на фронт. В Твери его чуть было не арестовали, он снова ушел, выскочив из набирающего ход поезда.

До полка, стоявшего в Волынской губернии на Ковельском направлении, добрался благополучно.

Второго апреля командира преображенцев генерал-майора Дрентельна зачислили в резерв, а Кутепов был назначен командиром полка.

На фронте было еще тихо, солдаты ограничивались разговорами, задумчивостью. Запланированное на лето наступление еще казалось реально исполнимым.

Но день за днем из тыла проникал яд нового порядка, освобождающий солдат от долга умирать за Отечество. Солдатские комитеты набирали силу, заставляли с собой считаться даже стойких людей, неспособных быстро изменить привычным убеждениям. Через комитеты просачивалась надежда не быть убитым, избежать тяжелой работы, — пусть за счет предательства, да ведь больше нет царя-батюшки, а офицеры — слуги старого режима, угнетатели народа, с ними незачем считаться, а будут лезть и толкать под немецкие пули, так можно их теперь крепко прижать.

В полк прибыло пополнение из "революционных" маршевых рот, и один из прибывших сразу на заседании полкового комитета неожиданно выпалил смертельный вопрос: а что делал наш командир в Петрограде 27 и 28 февраля и не стрелял ли он там в народ?

По смыслу вопроса следовало без излишних разговоров предать полковника Кутепова революционному суду.

Офицеры, члены комитета, возмутились и потребовали этот вопрос снять с обсуждения, в противном случае они покидают комитет, заявив о полной солидарности офицеров со своим командиром.

Вопрос сняли, но не из-за позиции офицеров, а из-за выступления ротного писаря Ивана Богового, который когда-то служил под началом ротного командира Кутепова. Этот писарь был эсер по партийной принадлежности и чрезвычайно революционно настроенный.

— Такие люди, как полковник Кутепов, нам нужны! — сказал он. — Да, он не наш. Но он честный и правильный человек. Ему нельзя ставить в вину, что он поступал по своей совести. Старые солдаты его знают. С ним не пропадешь.

Нет, не сразу и не в один прием переменялось настроение гвардейцев. На этот раз Кутепова отстояли.

Далеко не у всех офицеров первое же столкновение с новой реальностью заканчивалось мирно.

"Один полк был застигнут праздником святой Пасхи на походе. Солдаты потребовали, чтобы им было устроено разговение, даны яйца и куличи. Ротные и полковой комитет бросились по деревням искать яйца и муку, но в разоренном войною Полесье ничего не нашли. Тогда солдаты постановили расстрелять командира полка за недостаточную к ним заботливость. Командира полка поставили у дерева, и целая рота явилась его расстреливать. Он стоял на коленях перед солдатами, клялся и божился, что он употреблял все усилия, чтобы достать разговения, и ценою страшного унижения и жестоких оскорблений выторговал себе жизнь".

Это отрывок из записок генерала Краснова "На внутреннем фронте", относящихся как раз к тому времени, когда события заталкивали Кутепова в такое же безысходное положение. О каких боевых действиях можно было говорить? О какой службе? О какой дисциплине? Приказы командиров делились на боевые и небоевые, их можно было всегда отменить решением комитета. Достаточно было любому солдату, даже самому негодному, заявить, что назначенное учение или работы — это возвращение к старому режиму, как они отменялись.

Но воевать как-то надо было.

В один из ясных теплых дней Кутепов сидел на опушке возле дерева, прислонившись спиной к стволу, и грустно смотрел вдаль, на болотистую долину, за которой располагался его полк. Рядом с ним сидел полковой адъютант капитан Малевский-Малевич. Ординарцы держали лошадей. Из-за болота доносились крики. Предстоял переход полка на новые позиции вместе со всем Гвардейским корпусом, приближалось наступление.

О чем думал Кутепов? Наступление было обречено, никакое чудо не могло переломить судьбу. Он был спокоен, ибо, давно переломив страх смерти, философски смотрел на многое.

Подъехал молодой поручик Владимир Дейтрих и сообщил, что в полку идет дивизионный митинг.

— Поедем, посмотрим, — сказал Кутепов и сел на коня.

И снова, как в рассказе Краснова, лесная поляна, возбужденные солдаты нескольких полков, сбивчивые речи, разрастающаяся стихия самоуправства. Появление Кутепова вызвало отрезвление многих преображенцев и злобу солдат из 2-й дивизии, бывших здесь.

Кутепов шел в центр толпы. Она расступалась, от него веяло бесстрашием и силой духа.

Раздался крик:

— На штыки Кутепова!

Поднялось несколько винтовок с примкнутыми штыками. Крик повторился, и винтовок поднялось больше. Волна злобы поднималась против небольшой группы офицеров.

Может быть, кто-то вспомнил, как два года назад Кутепов вел 1-й батальон под артиллерийским огнем, молча, не пригибаясь и не ложась, лишь затягивая образовавшиеся от огня разрывы в цепях. Величие и страшная простота той атаки были незабываемы.

И вот взвинченная, с каждым новым криком возбуждающаяся все сильнее толпа захлестывает Кутепова. Еще секунда — и он пропал.

Кутепов сделался точно выше ростом, его темные глаза загорелись решимостью боя, и он громко, перекрывая шум толпы, воскликнул:

— Преображенцы, ко мне!.. Преображенцы, вы ли выдадите своего командира?

И как будто скала поднялась над волной злобы. В одну минуту вокруг него были десятки солдат-преображенцев, нет, уже не десятки — сотни, и произошло чудо, полк сомкнулся вокруг командира.

Надолго ли?

В мае на Офицерском съезде в Могилеве генерал Деникин выступил со страстной речью в защиту офицеров:

"Проживши с вами три года войны одной жизнью, одной мыслью, деливши с вами и яркую радость победы и жгучую боль отступления, я имею право бросить тем господам, которые плюнули нам в душу, которые с первых же дней революции свершили свое каиново дело над офицерским корпусом… я имею право бросить им:

Вы лжете! Русский офицер никогда не был ни наемником, ни опричником.

Забитый, загнанный, обездоленный не менее чем вы условиями старого режима, влача полунищенское существование, наш армейский офицер сквозь бедную трудовую жизнь свою донес, однако, до Отечественной войны — как яркий светильник — жажду подвига. Подвига — для счастья Родины.