Евгений Додолев - Девица Ноvодворская. Последняя весталка революции Страница 23

Вон право-левые господа из национал-коммунистической оппозиции считают, что мы должны им отдаваться даром, из идейных соображений, в общей казарме. И им и народу! От которого, собственно, и возникла наша горькая панель. От того мы всю дорогу проваливаемся в поисках добродетели, что народ с властью у нас одного пола. Отдаваться народу — это уже шаг назад, это опять групповое изнасилование интеллигенции. Это покушение на право демократического выбора клиента. Так что благосклонность интеллигенции не светит ни красным, ни черным, ни коричневым. Когда-то таких хамов даже в приличный дорогой публичный дом не пускали. Однако сегодняшние комиссары не должны обольщаться на наш счет. Мы с ними идем в кабинет, но мы их не любим. «Женитьба Фигаро», да и вообще все творчество Марка Захарова — доказательство нашей к ним нелюбви. Прежние комиссары понимали толк в этом различии. Мы должны были под пытками именно полюбить Большого Брата. Сегодняшние «братики», должно быть, не читают классику. Иначе они бы понимали, что за свою дрянь от нас получают только то, что можно получить на панели. Поцелуй они от нас не получат. Умрем, а не дадим поцелуя без любви!

…А Игорева храброго войска не воскресить

Режиссер Говорухин зря оправдывался по телевидению, что они с младшим Стерлиговым вместе Алис не пасли, а со старшим в одном полку не служили, Дмитрия же Васильева из «Памяти» он не помнит: если где и видел, то разве что в кошмарном сне. Алиби свое он застолбил, но все равно он страшный человек, и демократы будут от него в кусты кидаться. Потому что он слишком многое понял. Как Кассандра. И у него будут с его окружением такие же теплые отношения, как у последней — с троянцами.

Любая модернизация в России — это тот самый троянский конь. Мы тащим его в городскую черту, надрываемся, а Говорухин уже знает, кто в этом коне сидит. Талант всегда видит коней насквозь.

Так жить было нельзя. И этак жить тоже нельзя. Нам, похоже, вообще жить нельзя. Станислав Говорухин не охотник до Совдепии. И империю готов отпустить, как рвущийся в облака воздушный шарик. Но он оглядывается назад, как жена Лота, и, согласно условиям игры, превращается в соляной столб. Знаменитый 1913 год… Наша просвещенная автократия. Пудовые осетры, пудовые калачи и черная икра ложками… И на что же мы променяли эту благодать? Да на то, на что всегда в России благомыслящие люди меняли свой сытный кусок, — на авось. На журавля в небе. На Несбывшееся.

Станислав Говорухин любит Россию и знает ее. Но он ее не понимает. Потому что он умен. А умом Россию, как известно, не понять. Россия — это Фрези Грант. Она непременно должна спрыгнуть с корабля, который куда-то надежно и стабильно плывет, и забежать вперед по волнам, потому что где-то есть остров — Земля обетованная. Но Россия — не Иисус Христос, и мы не в гриновском романе, поэтому мы каждый раз идем акулам на обед. Вот и в 1917 году, в том самом феврале, когда мы вроде бы куда-то плыли и, может быть, лет через 200 приплыли бы, осеняемые столыпинскими реформами и столыпинскими пеньковыми галстуками, нам надоело плестись в хвосте, и мы опять забежали по волнам вперед… И с тем же успехом, что и в 1600 году, и при Петре, и при Александре II.

Это и есть отпущенная нам формула свободы: долгое падение с палубы в холодную пучину, свободный полет; туча брызг, дикая боль от падения; зеленая, ледяная свобода, в которой мы не умеем даже плавать; горький и соленый глоток, разрывающий легкие; и последнее, что нам суждено увидеть и почувствовать, — улыбающаяся акулья пасть и треугольные зубы, как в фильме «Челюсти». А потом зеленая вода становится красной. От нашей крови. И мы правы.

Потому что та сытая Россия была типичным Китаем. Бешеные темпы экономического роста. Свободные экономические зоны. Машины и видео. Жратва от пуза. И политические танки, политические застенки, политические расстрелы. Политический Тяньаньмэнь… Это была Россия, которую мы не потеряли — бросили. И не пожалели. Россия, в которой можно было загреметь на каторгу за членство в «незаконной организации, имеющей целью ниспровержение существующего порядка и располагающей взрывчатыми веществами». Россия, где вешали даже за неудачное покушение на царя. Россия с процессом Бейлиса. С погромами. Где было все, кроме свободы. Россия, где милейший Николай II, как добрейший Горби, проспавший Вильнюс, Баку и Тбилиси, проспал 9 января, подавление Пресни и Ленский расстрел. Верочка Засулич стреляла в Трепова? Ее оправдали? Этой минутой я буду гордиться даже в акульих зубах. Трепов приказал высечь политзаключенного, студента, неформала. Я бы тоже стреляла в него… Александр II подавлял польское восстание. А это стоило бомбы, потому что там были не десятки, как в Вильнюсе, а тысячи убитых и казненных.

Мы променяли калачи на справедливость. Николай II стал человеком и мучеником только в заточении, перед казнью. У власти он был не человеком. Его страшная смерть — это плата за право попасть в говорухинский фильм. Об Александре III и Николае I фильмов не будет, ибо они не пострадали. Русские офицеры были свободны именно тогда, когда чекисты приколачивали им гвоздями погоны к плечам, а не тогда, когда они расстреливали баррикады в ходе декабрьского вооруженного восстания.

На что мы променяли наших осетров? В фильме «Дипкурьеры» есть такая сцена: красные входят в город, какой-то Щорс гарцует на вороном коне. А несколько офицеров с какого-то чердака встречают победителей пулеметным огнем. У них нет ни одного шанса. Следующий кадр — тюрьма. Еще один — расстрел. Вот на это и променяли. Свобода — это гибель. Свобода — это риск. Свобода — это моральное превосходство.

Наше королевство не от мира сего. В России, которую мы бросили, не было граждан. Крестьяне ломали шапку перед барином и перед урядником (а потом их поджигали полуночной порой). Холопы и бандиты — вот из кого состоял народ. Какой контраст между нашими самыми зажиточными крестьянами и американскими фермерами, у которых никогда не было хозяина! В том же, 1913 году наши отъявленные либералы — Милюков и К° — не могли решиться на украинскую автономию, а Финляндии и Польше эту самую автономию предоставили и почитали то за подвиг. Автономию — не независимость.

Интересно, что бы сделало тогдашнее царское правосудие с членами ДС, если бы в 1913 году мы вылезли с программой дезинтеграции Империи, то есть с идеей независимости Польши, Финляндии, Эстляндии, Лифляндии, Украины, Белой России, Кавказа? И назвали бы российскую армию оккупационной? А царя обозвали бы фашистом, сатрапом, империалистом etc? На Дворцовой площади? Куда попал Плеханов с товарищами за демонстрацию у Казанского собора? У большевиков было мало трудностей в их первую пятилетку: бандиты пошли служить в ВЧК, РККА и в комбеды, свободных людей уничтожили (от силы 15 процентов), плюс кучу невинных, но не свободных, не пытавшихся барахтаться. Холопы стали служить большевикам. Холопы были в большинстве с XV века и остались в большинстве по сей день. Россия — это 15 процентов голосующих за Фрези Грант. И мы будем прыгать, и плевать нам на ваши калачи, и вашу икру, и ваши шахты, и ваш экономический рост. И пока мы не решим свой вопрос — вопрос политической свободы, вопрос перехода в иное, западное качество, — вы никаких других вопросов решать не будете, смею вас заверить. В нашей ванне нет младенца, и мы не будем церемониться с выплескиванием воды.