Эудженио Корти - Немногие возвратившиеся Страница 23

Напоследок я собрал валявшуюся на снегу солому и укрыл ею раненых. После чего снова отправился в деревню.

Глава 11.

22-24 декабря

Тяжелые орудия противника снова начали обстрел.

Я смутно помню то утро. Кажется, я долго бродил по деревне. Сначала я искал что-нибудь поесть, затем прятался от обстрела. Поднявшись по склону, я, к немалому удивлению, обнаружил брошенную "альфа-ромео", принадлежащую генералу X. Внутри я нашел баночку совершенно замороженных мясных консервов, которую тут же с кем-то разделил, правда, не помню с кем.

Сверху мне было хорошо видно, как внизу в деревне немцы периодически строились в колонны, которые через некоторое время распадались, и никто никуда не двигался. Что же происходит?

Помаявшись без какой бы то ни было информации, я подошел к одному из немцев с вопросом, когда придут танки. Его ответ был кратким, но чересчур понятным: "Нет бензина".

В тот день я был очевидцем необыкновенно упорной и очень успешной атаки "катюш". Каждые двадцать - тридцать минут раздавался характерный свист, за которым следовали взрывы.

Многие избы в Арбузове горели. И так продолжалось весь день.

Только к вечеру мы получили небольшую передышку. Несколько раз в небе над нашими головами появлялись немецкие самолеты, сбрасывавшие на парашютах всевозможные припасы. Каждый самолет сбрасывал по шесть тюков, имевших форму снаряда, затем делал круг над долиной и улетал. Мы жадно следили за чужеземными "птицами". Их очертания и окраска казались странными, чужими. Равно как и форменная одежда немецких солдат. Но, по крайней мере, они приносили с собой какую-то надежду, поэтому мы восторженно приветствовали их появление и всегда с нетерпением ждали. Немцы выпускали им навстречу сигнальные ракеты, но, я думаю, больше, чтобы выразить свою радость, чем по необходимости. Кроме припасов, с самолетов сбрасывали бочки с горючим.

Каждый из нас втайне мечтал о том, чтобы над нашими головами появился хотя бы один итальянский самолет. Нам так хотелось, чтобы кто-нибудь вспомнил и о нас. Но действительность была к нам удивительно жестокой. И до самого Черткова мы не видели в небе ни одного нашего самолета.

В тот вечер немецкие самолеты прилетали часто. Но к сожалению, не все парашюты раскрылись, и некоторые посылки камнем падали на землю. Те, в которых находились боеприпасы, взрывались.

Один из таких "подарков" упал на территории, где расположились итальянцы. Последовал взрыв, сопровождавшийся гигантским столбом дыма. Прошел слух, что убит генерал и все наши полковники. Впоследствии оказалось, что при взрыве действительно погиб полковник и несколько старших офицеров.

* * *

Я снова повстречался с Марио Беллини, моим приятелем из Ассиси. С самого начала отступления он не снимал темно-зеленый вязаный шлем, украшенный кисточкой такого же цвета. Почему-то именно эта кисточка напомнила мне о беззаботных лыжных прогулках. Мы так часто отправлялись зимой на лыжах на нашей далекой родине... Сейчас даже трудно поверить, что у нас в жизни были такие счастливые минуты.

Суровое лицо Беллини в профиль напоминало черты древнеримского легионера. К тому же он был высок, широк в плечах и очень силен. Мы вместе учились на офицерских курсах в Монкальери, затем попали в один и тот же военный лагерь, откуда опять же вместе отправились в Россию. По пути мы серьезно поссорились, причем неприязнь друг к другу длилась довольно долго, пожалуй, до начала сражения на Дону. В этом сражении Беллини представили к серебряной медали.

Встретившись через много месяцев, мы обменялись лишь холодными рукопожатиями. В тот день его группа наблюдения и мой батальон были разгромлены противником, после чего мы долго и трудно уходили от преследования. Совместные боевые действия показали, насколько мелочны и ничтожны наши взаимные обиды. Мы вновь подружились.

Сейчас мы мирно шествовали рядом, засунув руки в карманы, и вели неторопливую беседу. Обстрел прекратился. Даже мороз вроде бы слегка ослабел. Мы шли по вытоптанной в снегу дороге, идущей вдоль длинного ряда изб и соединявшей большой и маленький массивы арбузовских домов. Дорога была широкой и вела вверх по склону. Прямо перед нами бледное зимнее солнце, закончившее свое путешествие по мрачному зимнему небу, медленно садилось, постепенно опускаясь за гребень холма. Мы шли мимо подожженных "катюшами" изб, мимо застывших на снегу трупов. Одни умерли недавно и еще были похожи на замерших в неподвижности людей. Другие были мертвы уже давно. Издалека они напоминали бесформенные кучи тряпья, присыпанные снегом. И лишь при ближайшем рассмотрении становилось понятным, что этот продолговатый сугроб когда-то был человеком.

Штыковая атака не миновала этого места. Здесь, вперемешку с трупами итальянцев, встречались и русские, хотя итальянцев было явно больше. На дороге стоял русский пулемет "максим", рядом с ним скрючились его мертвые хозяева. Чуть поодаль виднелась целая группа итальянцев, которых, очевидно, скосила очередь из этого пулемета. Их штыки были установлены в боевом положении. Рядом с ними лежал чернорубашечник, из-под его тела выглядывала винтовка с готовым к атаке штыком. Наверное, этот бравый солдат, бегущий в атаку, мог стать серьезной угрозой для врага, но сейчас в его мертвой фигуре не было ничего страшного. Я наклонился и заглянул ему в лицо. На нем читались только обида и жалость.

Как много погибших! Жуткое зрелище обжигало слишком больно. А на далекой родине родные и близкие еще не знают, что этих несчастных уже нет на свете. Здесь, в России, мы переживали страшную трагедию, которая вроде бы никого, кроме нас, не касалась. Мы умирали, а наши газеты и радио повествовали о чем угодно, кроме нас. Страна о нас словно забыла.

Утром прошел слух, что немцы расстреляли всех русских пленных. Лишь итальянцы в результате штыковой атаки взяли в плен более 200 человек.

Позже слухи подтвердились. До нас даже дошли отдельные детали. Рассказывали, что пленных строили в шеренги по 10 человек, вдоль которых ходил солдат и стрелял. Чаще всего в голову. Насколько мне известно, ни одному из пленных не удалось уцелеть. Я видел тела некоторых из них. Помню русского мальчика, одетого в солдатскую форму. Ему было не больше шестнадцати лет. Он лежал раскинув руки и ноги и глядя широко раскрытыми, невидящими глазами вдаль. Маленькая дырочка на виске показала, куда попала пуля, убившая юношу.

Я остановился и несколько минут рассматривал погибшего. Мне показалось, что все они - и этот русский мальчик, и застывший в отдалении итальянский чернорубашечник - своей смертью выражают яростный протест против чудовищной несправедливости войны. Почему-то этот русский юноша стал для меня воплощением всего русского народа, на протяжении многих лет испытывавшего неведомые нам страдания. Бедный солдатик!