Владимир Владмели - Приметы и религия в жизни А. С. Пушкина Страница 23

Когда все собрались и немного успокоились, обер-секретарь стал читать приговор и конфирмацию. А между тем члены Верховного уголовного суда смотрели на декабристов как на диковинных животных, с плохо скрываемым любопытством, без малейшего сострадания. Некоторые даже наводили лорнеты, чтобы увидеть страх и отчаяние. Напрасно. На лицах злоумышленников не было и тени испуга. А ведь в соседней комнате стояли лекарь и два цирюльника, готовые придти на помощь в любой момент. Но ни им, ни Мысловскому не понадобилось проявлять свое человеколюбие. Все осужденные достойно встретили приговор. А подполковник Лунин, обведя вызывающим взглядом толпу сенаторов, с которыми он был знаком до суда, во всеуслышание хмыкнул и закрутил усы. Он подумал: «Людей можно убить, а их идеи – никогда».

Казнённые декабристы

Пятерых увели в соседнее помещение. Они должны были провести последние часы отдельно от тех, кого приговорили к жизни. Из-за какой-то случайности дверь в камеру смертников открылась и товарищи бросились к ним. Некоторые успели обняться, но их тут же разлучили. Надежда на помилование еще теплилась у заключенных. Они рассчитывали, что Николай I не станет начинать своё царствование с казни. Однако сам монарх придерживался иного мнения. Задолго до рокового дня он разработал обряд казни и передал его генерал-губернатору Петербурга, распоряжавшемуся экзекуцией.

«В кронверке занять караул. (кронверк-укрепление перед крепостной стеной для усиления крепости) Войскам быть в три часа. Сначала вывести с конвоем приговоренных к каторге и разжалованных и поставить рядом против знамён. Конвойным оставаться за ними, считая по два на одного. Когда все будут на месте, то скомандовать на караул и ударить в барабан. Потом генералу, командующему артиллерией, прочесть приговор, после чего еще раз ударить в барабан и командовать «на плечо». Затем сорвать мундир, кресты, переломить шпаги и бросить их в костер. Когда приговор исполнится, то вести их тем же порядком в кронверк. Потом возвести приговоренных к смерти на вал, а при них быть священнику с крестом. При этом вновь ударить в барабан, как для гонения сквозь строй, докуда все не кончиться».

Обществу же Николай I стремился предстать с другой стороны. Явно рассчитывая, что содержание его письма станет известно, он писал своей матери:

«Милая и добрая матушка!

Приговор состоялся и объявлен виновным. Не поддается перу, что во мне происходит; у меня какое-то лихорадочное состояние, которое я не могу определить. К этому с одной стороны примешано чувство ужаса, а с другой благодарности господу богу, коему было угодно, чтобы этот отвратительный процесс был доведен до конца. Голова моя положительно идёт кругом. Если я добавлю к этому количество писем, которые ко мне ежедневно поступают, одни – отчаяния, другие – написанные в состоянии умопомешательства, то могу вас уверить, любезная матушка, что только одно чувство ужасающего долга на занимаемом посту может заставить меня терпеть все эти муки. Завтра в три часа утра это дело должно совершиться; вечером надеюсь вам сообщить об исходе. Все предосторожности нами приняты и полагаясь как всегда и во всяком деле на милость божию, мы можем надеяться, что всё пройдет спокойно»…

Но для того, чтобы всё прошло спокойно, на одну милость божию Николай I полагаться не мог. К казни тщательно готовились. В Петербургской городской тюрьме архитектор Герней и военный инженер Матушкин строили виселицу. А генерал-губернатор Голенищев-Кутузов проводил генеральную репетицию: он проверял крепость верёвок, подвешивая к ним восьмипудовые мешки с песком. Убедившись в том, что существует некоторый запас прочности он, как это и подобает мастеру, хорошо знающему своё дело, «определил употребить верёвки тоньше, чтобы петли быстрей затянулись». Поздно вечером 12 июля виселица была разобрана по частям и на шести подводах отправлена в кронверк. Но к месту назначения прибыло только пять подвод, шестая, на которой была перекладина, пропала. Потом говорили, что лошади взбесились и понесли, а извозчик с трудом успел соскочить. Может быть, но скорее всего он, сочувствуя господам, специально заблудился, надеясь, что за это время придёт указ о помиловании.

Тщетные надежды!

Голенищев-Кутузов приказал срочно делать новую перекладину. И когда всех декабристов, кроме смертников вывели на кронверк, работы по изготовлению виселицы ещё продолжались. Однако заключённые настолько уверовали в царскую милость, что даже не обратили внимания на помост с двумя столбами. Они построились спиной к крепости. Военным велели снять мундиры. Профосы (Профос-исполнитель. От этого слова образовалось другое, всем известное – прохвост) отнесли эти мундиры и бросили их в костры, которые были зажжены в 20 саженях. Затем всех поставили на колени. Самым крайним оказался И.Д.Якушкин, а рядом с ним, всего в нескольких шагах верхом на пегой лошади сидел Голенищев-Кутузов. Он внимательно наблюдал за происходящим.

После чтения приговора над каждым из осуждённых должны были переломить шпагу. Но та, которая досталась для шельмования Якушкина, была плохо подпилена и когда профос ударил ею декабриста по голове, шпага не переломилась, а Якушкин упал.

– Ежели ты повторишь такой удар еще раз, – поднимаясь сказал он профосу, так ты убьёшь меня до смерти.

Голенищев-Кутузов, услышав это, рассмеялся.

Экзекуция закончилась очень быстро. После неё декабристов развели по казематам и начался второй акт трагедии.

Пятерых главных преступников вывели из камер и они пошли к своему бессмертию. Рылеев, проходя около темниц своих товарищей, громко сказал: «Прощайте, братья». Бестужев-Рюмин еле шел, а для того чтобы звук от цепей был тише, он продел сквозь них носовой платок и поднял кандалы, сковавшие его ноги. Осуждённые были совершенно спокойны и только когда они увидели виселицу, Пестель воскликнул: «Неужели мы не заслужили лучшей смерти?! Кажется, мы никогда не уклонялись от пуль и ядер. Могли бы нас и расстрелять».

Когда они поднялись на вал, с них сорвали верхнюю одежду и тут же сожгли её на костре, а им дали длинные белые рубахи. Поверх рубах надели доски, на которых была написана фамилия осуждённого и его вина, а цепи на руках и ногах заменили толстыми кожаными ремнями. Но виселица была еще не готова: плотники только начали подлаживать верхнюю перекладину. Голенищев-Кутузов, увидев, что это займет ещё много времени, приказал отвести пятерых в крепостную церковь. С них сняли белые мешки и повели. Там, рядом со своими гробами, они ожидали смерти еще около часа. Многие вспоминали пророческие стихи Рылеева:

Известно мне: погибель ждёт