Аркадий Белинков - Юрий Тынянов Страница 23

Писатель правильно формулирует альтернативу: Пугачев - Аракчеев. "Погоди, барин, - говорит Кюхельбекеру крестьянин, - не все в кабале будем. Пугачева сказнили, а глядь - другой подрастет". Вильгельм невольно содрогнулся. Пугачев пугал его, пожалуй, даже более, чем Аракчеев".

Но Тынянов не только правильно формулирует альтернативу. Главным становится то, что она, в сущности, к декабризму отношения пе имеет, декабризму в ней места нет. Декабризм ищет своего пути и не находит его: попытка обойтись без Пугачева против Аракчеева кончается неудачей.

Изолированность декабризма в романе выделена и неприкрыта.

Кюхельбекер разговаривает с крестьянином. Крестьянин произносит имя Пугачева. Кюхельбекер пугается. Крестьянин испуг замечает. "Насупясь", Кюхельбекер просит рассказать о Пугачеве. "Не помню, - неохотно ответил Иван, - что тут помнить. Мы ничего не знаем". На Этом кончается первая главка. А вторая начинается разговором Кюхельбекера с помещиком. Помещик замечает, что Кюхельбекер предпочитает не "на аристократию опираться", а "на чернь". И тогда помещик "вдруг замолчал, насупился и, как бы недовольный тем, что сказал, стал учтиво благодарить Вильгельма. Как Вильгельм ни просил его рассказать еще что-нибудь, Григорий Андреевич упорно отмалчивался". Подчеркнутое сходство этих сцен совершенно очевидно.

Декабристы не были связаны с народом и ориентировались на армию. Тынянов показывает, как декабристы "возмущают" солдат, и подчеркивает наивность их методов. Перед восстанием "три зимние ночи солдаты то тут, то там встречали странных господ, один из них был высокий, нескладный и даже как будто по виду юродивый, но все они знали какую-то правду, которую другие от солдат прятали". Это декабристы агитируют солдат. Агитируют они таким образом:

"- Куда, голубчик, идешь?..

- К Семеновскому мосту, в казармы...

- Как живется?..

- Не сладко... Может, теперь легче будет, при новом императоре...

- Не будет.

- Почему знаете?..

- Нового императора не хотят в Петербург пускать. Завещание покойного царя скрывают. А в завещании вашей службе срок на десять лет сбавлен...

- Так даром не сойдет... Мыслимое ли дело от солдат такую бумагу прятать?..

- Вот своим и расскажи... Может, скоро правда обнаружится".

Так "странные господа" готовят государственный переворот.

Эта хорошо подготовленная Тыняновым изолированность декабризма доведена до вершины романа - восстания - и связана с темой одиночества, важнейшей в его творчестве, но решенной по-разному в "Кюхле" и "Смерти Вазир-Мухтара".

Восстание показано как неожиданное и плохо организованное, как частное дело группы петербургских офицеров, не сумевших связаться с другими декабристскими организациями в стране и не связанных с населением столицы. Самоотверженные офицеры выводят плохо понимающих, в чем дело, солдат, солдаты и офицеры топчутся на месте, и к четырем часам их расстреливают картечью. Вся многолетняя деятельность тайных обществ свелась к плохо подготовленному, неорганизованному военному бунту с сбежавшим диктатором и ушедшим, опустив голову, вождем. Восстание изолировано от народа, от общественного движения, от главных сил армии, от собственной программы. Широкая программа тайных обществ осталась сама по себе, восстание произошло само по себе. Оно оказалось неподготовленным и для самих участников неожиданным.

Впервые тема революции у Тынянова появляется в главе о Европе.

Человек из России приезжает в Европу и, услышав, о революции, теряется. "Скажите одно - когда? Есть ли надежда?" - спрашивают Кюхельбекера немецкие студенты - члены подпольной революционной организации. Вильгельм никогда об этом не думал, и ответить ему было нечего.

"Вильгельм сидел, слегка испуганный. Он развел руками:

- Все кипит, но непонятно, как и к чему...

Он стеснялся, у него было чувство, как будто его принимают за кого-то другого".

Ненавидящий деспотизм поэт, который через пять лет станет членом тайного общества и выйдет с оружием на площадь, еще не умеет соединить то, что "все кипит", с революцией и никогда не сможет соединить "вольность и своенародность" с "ножами дворовых". На Петровскую площадь он пойдет вместе с людьми, которые никогда не смогли соединить революцию с народом.

Тема народа в романе начинает складываться задолго до восстания, но сразу же с ним связывается.

Народ и восстание связывает не Кюхельбекер, а специально введенный для этого в роман "обломок 93-го года" дядя Флери. Дядя Флери связывает темы так: "Рабы - это было тело революции".

Начинается сквозная метафора романа - "голова - сердце". И тут же возникает третья метафора - "тело". Все три метафоры идут рядом: "Тело нуждалось в голове. Флери не видел этой головы". "Обломок 93-го года" менее наивен, чем немецкие студенты, и он определяет

Кюхельбекера точно - "сердце". В качестве "головы" он с сожалением Кюхельбекера отвергает.

Тема интеллигенции и революции построена на метафоре "голова сердце".

Тынянов не приписывает Кюхельбекеру значительной роли в декабризме. Кюхельбекер не был ни вождем, ни идеологом, ни трибуном движения. Он был принят в тайное общество менее чем за месяц до восстания, что дало повод считать его случайным человеком в декабризме.

Тынянов опровергает мнение о случайности. Кюхельбекер не был вождем декабризма, он был характернейшим его выражением, он был положительным героем движения: "романтик", сумасшедший, но в благородном смысле", человек, который "готов был ежеминутно погибнуть", "сердце".

"Голова - сердце" не только сквозная метафора романа, но и сквозная метафора творчества Тынянова. "Смерть Вазир-Мухтара" и "Кюхля" - составные части Этой метафоры. Но, выйдя за пределы первого романа, метафора теряет свое конкретное историческое значение - она уходит из декабризма, из реальной истории и, попав во второй роман, приобретает ироничность, скептицизм и высокую многозначительность.

Темы интеллигенции, народа и революции построены на метафорах "голова - сердце" и "тело".

"Русская теорема отдела II за № 5" дописывается на Петровской площади, и дописывается неудачно, потому что у революции не было "головы", "тело" было исключено из действия и было только "сердце". Восстание овеществляет метафору, и неудача его оказывается следствием противоречий между членами метафорического ряда.

Эта нерешенность, эта неразрешимость взаимоотношений "головы" и "тела" вызывают четвертую метафору темы восстания. Эта метафора - "весы".

Три первые метафоры возникли задолго до восстания и в главе ни разу не упомянуты, но они реализуются в материале, которому были уподоблены. Только один раз упоминается "сердце": "...в пустой груди механически бьется разряженное до конца сердце". Но это после того, как восстание было расстреляно. Метафора "весы" вспыхивает и умирает вместе с восстанием. После этого идут "прозрачные синеватые льдины", в которых "будут находить человеческие головы, руки и ноги", "полицейские, раздевающие мертвецов", аресты, крепости, смерть. Четвертая метафора возникает из материала восстания и с ним заканчивается. Это локальная метафора восстания, и связана она не с какими-то провиденциальными "весами истории", а с главной темой - причиной поражения декабризма: "Если бы с Петровской площадью, где ветер носил горючий песок дворянской интеллигенции, слилась бы Адмиралтейская - с молодой глиной черни, - они бы перевесили" (курсив мой. - А. Б.).